– Боюсь, матушка, тут ещё хуже: этой породе все равно, из бунтовавших они семей или нет. И тем более – мальчишки или нет… Мальчишки даже и лучше: можно сильнее на жалость давить и больше выдавить… Скажи, матушка, а кто громче всего крови требует? Те, у кого родичей убили, или?..
Анна прикрыла глаза и замерла, опершись спиной о стену. Руки ее поначалу спокойно лежали на коленях, но в какой-то момент пальцы начали шевелиться, раз за разом сжимаясь в кулаки. Мишка поразился мгновенной смене выражений на лице матери: по мере того, как она что-то вспоминала, оно становилось то недоуменным, то расслабленным, то сосредоточенным, то хищным до кровожадности.
– По-разному было, Мишаня, – боярыня наконец открыла глаза. – Пятеро баб, из тех, у кого родню порезали, совсем обезумели. Их и оплеухами старались в разум привести, и водой отливали – только воют. Но с ними понятно – тут только время поможет. А вот насчет других… Пока ты не сказал, я об этом и не задумывалась, а ведь и в самом деле громче всех казни наших отроков требовали те, у кого только царапины, но…
– …Но есть причины не любить Лисовинов, так? – подхватил Мишка.
– Пожалуй что так… Всего я не знаю, да и в Ратном не была уже несколько дней, воеводе за это время много чего могли в уши надудеть, чтобы он не остыл, а Листвяне в такие дела встревать пока не с руки…
– Ну, любым человеком у власти кто-нибудь да пытается управлять, – усмехнулся Мишка. – Дурные на этом голову теряют, умные – себе на пользу поворачивают. Не думаю я, что дед совсем уж голову потерял – не вчера он сотником стал и не впервой ему с этим кублом разбираться. Что ты сама-то думаешь, матушка?
Анна закусил губу и покачала головой.
– Никому не говорила и не скажу, но мысли у меня нехорошие… Страшно, сынок… Не то страшно, что Корней ярится – страшно, что, выходит, кому-то этот бунт холопский так нужен был, что?.. Даже думать боюсь! Неужто холопов свои подбили? Вы, мужи, все норовите через кровь сделать, но так?..
– Ну это ты зря! – поморщился Мишка. – Насчет крови ты права, но не с той стороны. Конечно, такая дурь никому из ратнинцев в голову прийти не могла, а вот уже пролитую кровь использовать – это запросто. «Поднявший руку на хозяина повинен смерти» – не на пустом месте появилось, дед этого закона не нарушит. Не может, не дадут ему. И права ты, что те, кто открыто шипит, не так страшны, как те, кто в лицо улыбается и молчит. Только поименно всех их искать смысла нет. С этими… дударями мы еще разберемся, но они говорят не сами за себя, матушка. Они – голос той части Ратного, которой не нравятся перемены в жизни сотни и села, точнее, то, в какую сторону эти перемены разворачивают все Погорынье и с какой скоростью. А еще больше им не нравится то, что во главе Ратного в такое время стоят не они, а мы. Значит, и все сливки с этих перемен достанутся нам, а не им, – Мишка коснулся гривны. – Уже достаются!
А тут удобный случай подворачивается: сотника загнать в ловушку, потому что, с какой стороны ни подойди, любое его решение оборачивается немалой кровью. Если он не согласится казнить моих ребят, отговорится тем, что они из своих семей вышли, то можно обвинить его в нарушении вековых устоев, в том, что пренебрегает безопасностью всего села, из-за чего уже погибло немало ратнинцев. И потом взять виру за их кровь, то есть разорить Лисовинов так, чтобы ни крошки, ни гвоздя ржавого не осталось. А в придачу к этому ещё и божьего суда потребовать… У нас в роду взрослых мужчин не так уж и много осталось, быстро управятся.