Познание как произведение. Эстетический эскиз

Но что выстроено вокруг искусственного интеллекта – представление об интеллектуальной технике, «машине изменения», «машине случая», machines a explorer le temps[76], или представление о чем-то, что помещено в среду, в которой только и может сложиться внутренний образ реальности, которую мы создали – образ не порождающего произведения, а порожденного произведения, ничего не производящей машины, представление о некой изнанке сложной машинерии трансформации связности многообразия в человеке, оркестровки этого многообразия, изнанки, способной выполнять изменяемый набор инструкций, но далекой от машинерии уничижения, когда «отдельный человек робеет, видя эту чудовищную машинерию, и покоряется ей»[77]? Искусственный интеллект то ли приближает, то ли отдаляет становление человека как абсолютного существа (именно в этой ипостаси его иногда описывает художественная литература) с его lа machinerie complexe de changement de “moi”[78], «машинерией изменения себя» (М. Мамардашвили). Уже Декарт проводил четкое различие между онтологией человека и онтологией машины. «Поскольку, однако, не все, – писал он, – это как следует понимают и мы не можем припомнить, чтобы когда-то мы получили идею Бога от него самого – ввиду того, что мы всегда обладали ею (не так, как мы обладаем идеей какой-нибудь хитроумной машины, относительно которой нам обычно известно, откуда мы ее взяли), – нам надлежит еще исследовать, кто сотворил нас, носящих в себе идею высших божественных совершенств. Ведь естественный свет весьма достоверно свидетельствует, что вещь, коей ведомо нечто более совершенное, чем она сама, произошла не от себя, ибо в этом последнем случае она придала бы себе все совершенства, идеей которых она обладает; таким образом, она не может происходить и от того, кто не имеет в себе этих совершенств, т. е. не является Богом»[79].

Artificial intelligence – не гомункул, и нет оснований приписывать ему свойства самозарождения, его можно представить в виде вывернутой поверхности разума, построение которой начинается с акта, в котором что-то множит в самом сознании, с создания платоновского наброска моделей, предполагающих определенное социальное количество, даже знание того, «какое число и какие свойства числа всего удобнее для любых государств» («Законы» 738 а, пер. А. Н. Егунова), разума, как бы извлекающего механический элемент из собственных глубин. Но сможет ли цивилизация с его помощью противостоять тому, что Ницше называл оцепенением уровня развития человека, довольством в самом измельчании человека: как только в ситуации всемирного управления социальными процессами «человечество сможет обрести свой высший смысл в роли его служебного механизма: оно станет тогда одной чудовищной машиной, состоящей из все более мелких, все лучше «прилаженных» колесиков; властвующие и командующие будут все более становиться излишними частями. Оно станет наделенным чудовищной силою целым, отдельными факторами коего будут минимальные силы, минимальные величины. Как противовес этому измельчению и прилаживанию человека ко все более специализированной полезности потребуется обратное движение – создание человека синтезирующего, суммирующего, оправдывающего, предусловием существования коего, платформой, стоя на которой он сможет изобрести для себя более высокую форму бытия, будет машинизация человечества»[80].