Познание смыслов. Избранные беседы

Вы назвали очень важную, очень интересную реалию – зомбирование, оно сейчас модно. Конечно, зомбирование. Почему? Потому что глобальное общество, которое сегодня уже построено, реализовано, – просто мы этого не видим, не понимаем, не сталкиваемся с этим, – но реализована та самая утопия, с которой мы начали: общество, которое нигде, потому что оно везде. Бог стал социальным институтом, природа стала социальным институтом. Нет элемента Бытия, которое было бы объективным. Любой социальный элемент Бытия стал социальным институтом. И это касается как времени, так и пространства, и духовных каких-то измерений. Всё стало социальным.

Если мы задумаемся о том, как и почему это произошло, мы увидим, что это связано с фундаментальным кризисом человека. Господство общества, его рассвет, доминация над нами являются оборотной стороной, продолжением кризиса человека.

Какие компоненты кризиса? Кризис Бытия. Я уже сказал, что Бытие стало социальным, то есть из объективного, каким оно ещё было для Гегеля, не говоря уже о Платоне, оно стало социальным. Сегодня социолог, психолог, социальный работник является «философом-онтологом», изучающим Бытие в гораздо большей степени, чем мыслитель, который рассуждает о каких-то категориях и так далее. С моей точки зрения это кризис Бытия, потому что оно просто перестало быть. Социальное бытие – это фикция.

Кризис сознания. Очень важно. Что такое сознание? Сознание – это глубинное переживание «здесь-присутствия», интуиция своей данности здесь и теперь, которая неотрывна от ощущения своей смертности. Это рефлексия собственной конечности. Что делает общество? Общество борется с этим и стремится заменить это интимное сознание гештальтом. Если вы посмотрите на, скажем, рекламную вставочку, где молодые люди либо пьют колу, либо едят мороженое, либо идут по пляжу, то это не что иное, как гештальты, которые абсолютно равны снаружи (как предъявленная картинка), так и внутри в переживании персонажа этой рекламной паузы. У человека, который дан в этом рекламном образе, нет зазора между внутренним и внешним: он и внутри себя есть некто, кто пьёт эту колу. Это гештальт. Люди «теряют сознание» и превращаются в некий пластик.

Он мечтает об этой картинке и потом её добивается всеми возможными средствами…

Просто у него уходит этот момент, потому что тут есть целые системы средств. Ведь человека в значительной степени поддерживает в способности вернуться к рефлексии, к ощущению себя как «здесь-присутствующего», язык, – язык как средство мышления. А сегодняшний язык, благодаря глобальному обществу, всё больше и больше лишается статуса инструмента мышления и всё больше и больше становится сначала чисто коммуникативной условной вещью, а потом посткоммуникацией. На финальном этапе язык превращается в набор сигналов, которые вы не можете связно воспроизвести, потому что там нет никакого содержания. Послушайте, например, выступление какого-нибудь политика или чиновника, который должен объяснить, что «всё не так уж плохо». Например, в Алма-Ате, на медиафоруме, куда я некоторое время ездил каждый год, были довольно серьёзные люди: скажем, сенатор США, который (только что Обама пришёл к власти) приехал, чтобы объяснить смену курса, миролюбие, были нобелевские лауреаты… И его там спрашивают: а как же вы там в Афганистане свирепствуете, а почему же вы оттуда не уходите? И он, начиная отвечать: «Прежде всего позвольте мне выразить вам благодарность за ваши вопросы и за тот интерес, который вы проявляете…». Это первая и последняя фраза, которую вы можете воспроизвести, потому что всё остальное, что он говорит – это просто набор бессмысленных звуков. Это сплошная мука.

Я до этого уже разрабатывал теорию посткоммуникации в современном обществе. И я просто оказался перед таким живым примером своей собственной теории. Я сидел рядом с ним в общей панели – у нас была одна панель, он слева от меня сидел, к залу обращался и гнал, и я слушал и не верил ушам. Я понимал все слова, но я не мог понять ни одной мысли: там вообще ничего не было! Там люди сидели и тоже хлопали глазами. Виртуознейшая вещь. И, кстати, он был чистым гештальтом: человеком, у которого внутри не было ничего.