Для них эллины были недосягаемыми учителями; мировоззрение римлянина – лучшее из того, чего они достигли, – это Лукреций «О природе вещей», и то это материалистическое произведение. Маркс, Энгельс любили это произведение, но это вульгарная вещь.
Но при этом они были по отношению к грекам как замполит, который проводит с солдатами политинформацию, к «Капиталу» Маркса, – вот примерно такое же соотношение.
Так вот, я хочу сказать, что Чингисхан в этом смысле очень похож на Рим: это дисциплина, это ноу-хау. Во главе угла всегда ноу-хау. Почему они били всех? Они били рыцарские армии, княжеские армии, били огромную китайскую армию. Потому что у них было ноу-хау, колоссальная дисциплина, никаких внутренних вопросов, никакого экзистенциального сомнения. В принципе это римская идея – создать пространство дисциплины, в которой закон является началом и концом, альфой и омегой всякого существования. Это подчинение человека Великому Существу. Не всякий закон является принципом подчинения человека Великому Существу. Есть шариат. Идея шариата как божественного Откровения – это рассогласование отражения в своих движениях с движениями Великого Существа.
Потому что Яса придумана Чингисханом, и в этой Ясе нет самого главного – в ней нет идеи Смысла. В ней есть идея некой справедливости горизонтального плана, практической пользы. Вот город взят – и на три дня пей, гуляй допьяна, как писал Багрицкий.
Человек один против всего мира – это одинокий герой. А в одной из передач мы коснулись темы «коллективный герой». С какого-то момента одинокий герой получает весть, что его бунт против Чархи фаляк, Колеса Времени, не так уж безнадёжен. Что в этом дуализме, который совершенно безнадёжен, заперт замком, в этом дуализме оригинала и отражения есть третий момент – источник искры в Адаме, то есть непостижимый Субъект, Который находится вне Бытия, вне сущего, вне интеллигибельности. Субъект, Который присутствует в твари в качестве точки нетождества, которая есть рассогласование оригинала с отражением.
Эта точка нетождества есть сознание, свидетельствование, принцип свидетельствования. И здесь мы обнаруживаем, что весь исторический процесс, всё, чему нас учит цивилизация, все правила игры, – есть не что иное, как подавление этой точки, принуждение человека забыть об этом, вообще перевести его в формат подчинения Бытию, правилам игры, и в конечном счёте – Великому Существу. Язык функционирует в современном человечестве не в том аспекте, как он был принесён Адамом, не как средство мысли, а в компромиссном, искажённом, как средство коммуникации. Это некий компромисс между этим посылом, связанным с сознанием и Бытием, в котором заложен принцип «мудрости».
Традиционные метафизики, ориентированные на это существо из огня, называют «мудростью» тотальную покорность, полное совпадение с оригиналом и растворение во всех возможных состояниях этого оригинала. Это есть «мудрость». «Мудрость», которая изложена Платоном как «мир идей». Что такое «мир идей»? Это набор возможных состояний Бытия. Это Бытие и Великое Существо как Всё в практической реализации. «Мудрость» – это уход «туда».
Но человек стоит на двух ногах, где между ног пропасть. С одной стороны у него откровение Адама, а с другой стороны – его глиняная природа. И он совмещает это в форме актуальной цивилизации – римской, древнегреческой и так далее. Эти цивилизации ему языком Адама рассказывают об истинах Сатаны. В этом суть. И этот парадокс является дополнительными нитями паутины, которая человека опутывает, потому что проблема свободы явно подвергнута искажению. Например ему говорят, что свобода – это «свобода выбора». Свобода выбора между двумя объектами, феноменами. Это явная подтасовка. И самая главная «свобода выбора», которая является подтасовкой, – это предложение ему религиозного измерения этой подтасовки: «свобода выбора между добром и злом». Нет этого! Конечно, можно выбирать между добром и злом, но только это не является свободой. Это выбор между яблоком и червяком, который это яблоко ест.
Возможна ли свобода (продолжение)