Позолоченная роза (ЛП)

— Конечно, — Вивьен отклонилась от него, гнев сделал ее лицо уродливым и жестоким. — Она — слуга. Она даже говорила это сама за ужином.

— С Амичией нельзя обращаться как со слугой, какие бы глупости она ни говорила, — он резко встал, сбросив Вивьен с колен на пол. — Она была ранена, она не должна работать.

— Как по мне, она в порядке, — прорычала Вивьен с пола. — Ты забыл свое место короля, Александр. Тревоги за слуг не подходят для твоего положения.

Он пошел прочь.

— Как раз король так и делает, Вивьен. И я король не ради привилегий. Я — король для всех. Стоит это помнить.

Александр ушел из комнаты, не дав себе ничего добавить. Что-то агрессивное, о чем он пожалеет. Если кто и мог бросить ему вызов, то это Вивьен. Ее сдерживали лишь ее глупость и фанатическое доверие.

Как только она потеряет доверие, она попробует занять трон. И он не сомневался, что она сможет.

Он раздраженно пошел по коридорам к бальному залу, который оставался закрытым при его правлении. Он даже не помнил, как тот зал выглядел, только что там был балкон, на котором он мог видеть, как идут приготовления у слуг.

Будто Амичия была слугой. Как Вивьен посмела такое предложить? Хоть Амичия хотела, чтобы ее так видели, потому что чувствовала себя не на своем месте. Жути не были ее народом. Точнее, когда-то были, но теперь уже нет. И она ощущала себя ниже их. Она была меньше размером. И кто-то мог посчитать, что от этого она не была равно им, как бы он ни пытался доказать, что она была важной.

Он открыл дверь на балкон бального зала, и его мысли застыли. Бальный зал всегда был таким огромным?

На стенах когда-то были милые голубые обои, окна обрамляли золотые узоры, а между ними стены были в позолоченной резьбе. Потолок был огромной картиной с танцами ангелов и людей. Голубое небо, которое как-то выжило за годы без уборки, смогло остаться таким же ярким, как небо снаружи.

Жути не трогали эту комнату. Она была чистой, как когда-то давно. Он хотел вспомнить, как выглядело это место, когда оно процветало.

Один из Жутей взлетел к высокому окну и почистил его — он склонился над краем балкона — да, Жуть использовал кисточку из перьев для уборки. Он знал, кто дал его армии это оружие.

Но посмотрел. Александр искал среди слуг Амичию. Она шла по толпе, серое платье было поднято до колен, трость помогала ей двигаться. Она хромала, метла была в другой руке, пока она с улыбкой управляла Жутями.

Он хоть раз видел ее такой счастливой? Он не хотел портить момент, крича ей вернуться в комнату за книги. Хоть он не хотел, чтобы она была в крыле слуг или ощущала, что должна работать за комнату и еду… но ей нравилось.

Один из Жутей рядом с ней что-то сказал, Александр не уловил, но ее смех был громким, и он ощутил его костями. Она повернулась с метлой, словно танцевала с партнером.

И все. Простое движение, и воспоминание вспыхнуло за его глазами. Он стоял на этом балконе перед сотнями людей, и один был наряднее другого. Шелк и бархат кружились оттенками бежевого и золотого. Маски прикрывали лица, но он знал каждое так же хорошо, как себя.

Он стоял над ними, дышал дымом горящих свечей и духами женщин, от этого голова болела. Они все были ему дороги. И он гордился тем, что они создали вместе.

Для него? Бал был в его честь? Почему люди праздновали из-за монстра?

Воспоминание растаяло, и он увидел, чем стали люди. Платья с кристаллами стали серой кожей и крыльями как у летучих мышей. Жути балансировали крыльями, пока убирали. Он уничтожил всех людей, что были о нем высокого мнения.

Каждого.

Александр чуть не обернулся и ушел. Печаль в груди грозила проглотить его целиком, а ему не хватало сил страдать в тишине. Но он посмотрел на человеческую девушку, которая сняла покрывало с фортепиано и провела пальцами по клавишам.

Все Жути в комнате застыли и повернулись к музыке, звенящей как колокольчики. Один из них крикнул:

— Вы играете, мадемуазель?

Амичия улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Я никогда не училась. Мой отец интересовался наукой, а не искусством.

Александр внимательно смотрел, как маленькая Жуть, которого Александр не пускал в атаку с остальными, подошел к Амичии. Он протянул ладонь с когтями и коснулся пальцем клавиш.

Что происходило? Жути не должны были помнить, кем были.

Но этот, хоть он был рядом с Амичией только во время уборки, выдвинул скамейку, сел за фортепиано. Он опустил пальцы на клавиши и заиграл.

Песня была и знакомой, и нет, хоть и кружилась в его голове, будто записанная. Чарующая мелодия, под которую он мог танцевать много зим назад.

Он посмотрел на Жутей в комнате, увидел, что все замерли. Некоторые закрыли глаза, другие покачивались. Они словно тоже вспомнили эту мелодию.

Вспомнили, что когда-то знали слова к этой песне. И понимали те слова.

Тонкий голосок пропел слова, тихо, но чисто:

— Aimer c’est voler le temps… — любить — значит воровать время. Она напевала дальше без слов, но он помнил слова.

Любить — значит воровать время. Любить — значит жить.

Ее голос и мелодия утихли, и все в комнате затаили дыхание в предвкушении.