Позор и чистота

Да, когда гуляешь по лесу или смотришь на мирные ночные улицы, чудовище незаметно. Но я теперь хожу с трудом, поэтому, практически запертая в квартире, вынуждена общаться с жизнью по радио, по телевизору, через газеты. И поэтому я вижу чудовище ежедневно.

Это чудовище возникло из грязи, которая идет от людей. Слепилось из их злобы, корысти, развращенности, вдосталь напиталось эфиром – и ожило! Теперь оно уже само по себе. И оно уже само провоцирует людей на злобу и разврат, чтоб добыть нужную пищу, а пищи надо все больше и больше, потому что чудовище растет.

Я дорожу вами, Юра, я не хочу, чтоб вас съели. Ничего нет страшного в том, что у вас дорогая красивая машина, что вы носите элегантную одежду, это хорошо и правильно, это нормальный достаток. Мне даже нисколько не противно, когда я вижу ваши фотографии, где вы, смеющийся, сверкающий, показываете всем, как жизнь милосердна к вам и сколько подарков вы, баловник, от нее получили. Хотя демонстрировать такое опасно и пошловато. Вы не участвуете в откровенном дерьме, играете с разбором, избегаете явной дешевки.

И все-таки каким нравственным самодовольством, каким творческим успокоением веет от вас в последнее время. Вы мельчаете. Вы соглашаетесь на копеечную игру. Пошлость еще, может быть, не проникла внутрь, но обмазала вас с головы до пят. Вы охотно рассказываете прислугам чудовища, что вы любите кушать и какие машины предпочитаете в это время суток. Вы сладострастно позируете фотографам и, наверное, заболели бы, не будь ваших изображений в журналах хоть месяц. Вы даже лицом потолстели как будто и залоснились. Вы еще не снимаетесь в рекламе, но, кажется, только от того, что не было по-настоящему солидного предложения, а продешевить вы не хотите.

А главное, вы согласились, что все это – нормально. Что людей надо призывать не к смирению и ограничению потребностей, а к разжиганию потребительской жажды. Что беспредельный эгоизм – основное правило жизни. Что человеку ничего не надо делать с собой, что он может свободно выражать свою мерзость, свою грязь и радоваться, что так “делают все”.

Нет, Юра, нет, не все! Есть другие люди, есть другая жизнь, и надо стараться, чтобы эти люди проявились резче и отчетливей в нашем обществе, надо, чтобы другая жизнь возобладала над разгулом ничтожной черни. Да, ничтожной черни, которая нынче беснуется повсюду!

Может быть, я ошибаюсь в отношении вас, преувеличиваю опасность, и дай Бог, чтоб было так, дай Бог. Простите за остроту высказывания, вы же помните мой характер. Он не изменился за эти годы. Я так и осталась Еленой Ивановной Кузнецовой, человеком, у которого, наверное, наберется тысяч двадцать полных тезок, поскольку это самая распространенная фамилия и имя в России, не в редкость и отчество. Просто училка Кузнецова, бывшая то есть училка.

Я часто спрашиваю себя, почему я так и осталась в школе, ведь при небольшом усилии могла бы вырваться. В моем поколении работа учителя потеряла всякую культовость, и никакие задыхающиеся от зловонного пафоса кинофильмы не могли накачать ложных значений в обыкновенное дерьмо советской школы. Работа как работа, для баб годится, а вообще паршивая довольно работенка – если соотнести зарплату с нервными затратами. Мы, собственно говоря, как призывал сказочный фильм, “дожили до понедельника”. Мужчина стал выводиться из школы. Или использовал ее как пересадочную площадку. Очень прилично для писателя или даже аппаратного работника иметь такую строчку в биографии – “работал учителем в школе”.

Ну, значит, его на Северный полюс после этого посылать можно, он сдюжит. Раз такое преодолел.

А я так и осталась на вечном приколе, досмирялась вплоть до инвалидности. И знаете, что меня погубило? Вам это трудно понять, у вас такого никогда не было, Юра. Меня сожрало неверие в себя. Неуверенность в себе. Прийти в театр со словами “а я вот тут пьесу написала” или в редакцию с рукописью, “а я вот тут рассказ написала” – это был для меня запредельный подвиг, мыслимый только в мечтах. Я знаю, как профессионалы издеваются над графоманами. А что, если я графоман? Где источник правды обо мне, как из него испить? А попадется кто-то равнодушный, насмешливый, убьет случайным словом?

Вот и остались мои бедные исписанные листочки со мной навеки. Как детишки-калеки, так и не покинувшие родительницу. Теперь, в порыве отчаянной смелости, которая нахлынула на меня так поздно, я посылаю их вам. Вдруг что-то пригодится. Есть две пьесы, несколько рассказов. Посмотрите, когда будет время. Ну, вдруг массажист заболеет или вовремя не доставят костюм на примерку, бывают же у вас паузы.