Позови ее по имени

Сколько раз обещал себе не думать о ней, когда занимается! Сколько раз обещал себе не думать о ней вообще, когда ее нет рядом. Это мешает заниматься, работать. Это мешает ему жить, мать твою!

Он зажмурился, глубоко подышал и продолжил.

Восемьдесят девять… Девяносто… Девяносто один…

Он добил сотку.

Резко встал. В голове тут же зашумело. Он шагнул к раме. Прижался лицом к мокрому стеклу. Начал глубоко дышать, пытаясь восстановиться после тренировки. Сейчас дыхание выровняется, и он пойдет в душ. Потом в кухню. Сам себе чего-нибудь приготовит на завтрак. И уедет из дома задолго до того, как она проснется. Он не даст ей возможности похлопотать с завтраком. Не позволит ей никакой заботы о себе. Чтобы потом не быть ей обязанным, чтобы весь день не мучиться угрызениями совести.

Он провел ладонью по запотевшему стеклу, оставляя широкий неровный след.

Двор был залит дождем. Ливневка плохо справлялась. Но узкими перешейками между глубоких луж можно было беспрепятственно добраться до машины. Не замочив ботинок.

Можно себе представить, что сейчас творится во дворе у НЕЕ! Ей придется по щиколотку брести по лужам до машины. Хорошо, если догадается надеть резиновые сапожки. У нее были, он точно знал. Такие модные, современные: черные с бордовым. Глянешь и не догадаешься, что они резиновые. Ничего общего с теми сапогами, которые надевала, выходя из дома в дождь, его мать.

Он снова зажмурился, пытаясь ее вспомнить.

Как она выглядела? Какими были ее лицо, руки, походка?

Все воспоминания размыты, как улица за мокрым стеклом. Плывет все, искажается. Помнил мать уставшей, замученной, немногословной. У нее не было сил на то, чтобы ругать их – своих детей. Либо она по природе своей была очень доброй, не способной ругать их. Он плохо помнил. Почти ничего. Он рано осиротел. Сестре повезло больше. Она была уже взрослой. Да…

Он плохо помнил мать, но отлично помнил острую боль от ее потери. Эта боль долго мешала ему ровно дышать, угрожая сердечным заболеванием. Сестре пришлось с ним повозиться. Больницы, санатории, лесные школы.

– Ты должен смириться, Иван, – уговаривала его сестра, нежно трогая его волосы и целуя в макушку. – Она сильно болела. Она мучилась. Смерть для нее была избавлением от мук. Смирись.

И он ей поверил. И со временем смирился с тем, что матери больше нет. Если так ей стало легче, пусть будет так. Он смирился.

А вот ОНА нет. Она никогда не смирится с тем, как ушла из жизни ее мать. Страшно ушла, бессмысленно. Не оставив даже намека на то: почему и кто это сделал.

ОНА недавно бросила им всем упрек на общем совещании отдела. Что они негласно поместили дело по убийству ее матери в разряд «глухарей». Что перестали этим заниматься. Что им нет никакого дела до этого чудовищного убийства.

Но это было неправдой! Так не было! Просто она многого не знала. Например, того, что он сам лично этим занимается. Негласно, конечно. Втайне ото всех. А прежде всего втайне от нее.

Результатов не было, это да. Вообще никаких результатов! Было дело в толстой папке, с сотней бесполезных протоколов опроса соседей, продавцов близлежащих магазинов, дворников. И только.

– У вас даже нет и не было рабочей версии, коллеги! – воскликнула она на том совещании. – Разве так можно?!

– А у тебя, майор, есть версии? – обиделся на нее кто-то из коллег. – Подскажи нам. Научи работать. Пока ты в коме валялась, между прочим, мы не спали и не жрали!

Она обиделась, вспыхнула, выбежала из кабинета.

Поднялся гвалт, который ему пришлось тут же прекратить властным окриком. Совещание продолжилось. Но к этой теме никто больше не возвращался.

Прошло семь месяцев со дня гибели ее матери. Все, что могли, они уже сделали. Результатов не было. Оставалось только ждать. И надеяться. Ну а ему тихой поступью пройти путь, который проделали его сотрудники по горячим следам. Сейчас следы остыли, но, может, и к лучшему. Нет того лихорадочного гона, при котором может что-то ускользнуть из поля зрения.

На улице стало светлее. Он шагнул назад от мокрых стекол, от них несло прохладой. Влажное от пота тело покрылось крупными мурашками. Наплевал бы лет десять назад. Теперь непозволительно. Всякая дрянь цепляется – от насморка до радикулита, стоит сквозняку его обнять. Стареет…

Он принял душ, побрился и там же надел форму, заранее взял из шкафа, чтобы не тревожить ее – жену. Она спит очень чутко. И стоит дверце шкафа скрипнуть, тут же поднимает голову от подушки.

– Ванечка, ты чего?..

– Ванечка, я сейчас завтрак, сейчас…

– Ванечка, случилось что?..

Только не сегодня. Нет. Он не хотел ее вопросов, не хотел звука ее голоса.

Из душа он вышел с мокрыми волосами полностью одетый. Шагнул к кухонной двери и тут же услышал шорох в их спальне. Жена проснулась!

Он дал задний ход. Быстро надел ботинки. Стащил с вешалки куртку и через минуту бежал вниз по лестнице.

Еще минута, и он уже в машине.

Задрав голову, он увидел замаячивший в освещенном кухонном окне силуэт жены. И тут же услышал звонок на мобильный. Не ответить было нельзя.

– Да, Лена, чего не спится? – с легким раздражением отозвался он на звонок.