Позови меня трижды…

Ну, ты глянь, одна чернота валит! И девятка треф — карта отсутствия и сомнения. А острием вверх — еще и слезы будут, и досада, сплетни будут точно. Нет, если бы тут где-то буби лежали, то можно было бы ожидать наследства. Хотя откуда его ждать, если все, кто мог оставить чо-то на поминки хотя бы, давно уже померли. Причем, не своею смертью. И где ты тут бубей видишь? Вот и я говорю — нет здесь их. Нет. А вот после десятки трефовой, вот если бы сразу только после нее упала бы наша девяточка, так это был бы приятный разговор, причем не в сухую. Но ведь после десятки, сама видишь, фигура падала. И при фигуре девятка означает любовь этой фигуры, но раз не выпала тебе дама, той же масти, что и король, то любовь эта будет короткой. Да, при фигуре девятка — это разлука…

* * *

Летом перед четвертым классом все вокруг стало меняться. Танька совсем потеряла интерес к ним, и более того, начала сторониться Валерия. У нее появились какие-то новые подружки, тащившиеся за нею из школы. С ними она долго хихикала втихомолку от них у подъезда. Валера еще выходил к ним поздними вечерами, хотя стал уже совсем взрослым. Он перешел в десятый класс, поэтому он уже не бегал с ними, а только сидел, посмеиваясь, на лавочке у подъезда.

Все стало рассыпаться на глазах, все вдруг стало так непросто, все оборачивалось пустотой. Нет, не узнавала Катя свой двор. Порушили голубятню, за которой когда-то присматривал Валеркин папа. Не стало маленького домика на подпорках, над которым кружили и кружили белые дутыши. Но и после его разорения Кате часто снилось мягкое любовное воркование… Еще покрывались черной плесенью бельевые веревки в покосившейся беседке, но уже даже жильцы первых этажей опасались вешать на них кипяченые в щелоке простыни. И без этих белоснежных парусов беседка казалась неприлично голой.

Терех, приехал среди лета из деревни один. К Кате даже не зашел, странный какой-то. Неделю лежал в лежку, не ел ничего. Катя достучалась до него все-таки, спросила, что ему покушать принести. Он сказал, что никаких котлет он теперь есть не может, вообще теперь мяса никогда есть не будет, пусть они все со своим мясом в жопу пойдут. Лучше пусть она ему мороженое купит.

Дома как раз висела папина куртка, в ней Катя нашла целый рубль юбилейный. Без колебания она потратила его на мороженое для друга. После второй порции мороженого Терех сказал, что в деревне поросенка кололи, а теперь ему так хреново, что он никогда теперь свинину точно жрать не будет. Мясо, может, будет, потом, а свинину — фиг! Катя ни разу не видела Тереха таким, и ей стало страшно.

Валеркина мама, тетя Галя, перешла на другую работу, очень тяжелую физически, но за нее больше платили. Саша и Ваня стали совсем тихими и редко теперь выходили во двор. А Валерка все время теперь был сердитый, и почему-то даже кричал теперь на Катю, когда они с Терехом заходили к ним в гости. Хотя Катя старалась, как могла. Она всегда брала с собой в гости банку варенья и вообще чего-нибудь пожрать, а за чаем рассказывала сказки. Слушать ее сказки иногда приходила даже Танька. Сказки были длинные-длинные — про джиннов, колдовство, красавиц и нежданное богатство. В этих Катькиных сказках все было непривычно. Любовь почему-то была оборотной стороной предательства, а зло иногда оказывалось сильнее добра, и было очень много других самых невероятных превращений. Например, добро могло запросто оказаться злом, а зло нередко оборачивалось добром. Несметные сокровища в ее сказках не дарили желаемого счастья, а совсем как в жизни приносили лишь душевные муки, мрачные приключения, ставили героев перед трудным выбором. Вот умела она складно, по-взрослому логично повествовать! Когда Катька пошла в школу, учительницы иногда просто собирали несколько младших классов и ставили у доски Катьку. Она рассказывала детям сказки, а училки, наслаждаясь тишиной, пили чай за шкафами в препараторской, обсуждая ее любовные похождения, слушали краем уха ее сказки и хихикали.

Но в какой сказочной истории можно было вообразить, что Валерий вдруг начнет ходить в подвал к Кролику?