Позволь ей уйти

— Завтра утром вместе с Кариной приходите к служебному входу, где мы сегодня встретились, — сказал он. — Буду ждать вас ровно в половине десятого. Не опаздывайте.

___________________________

* “Лебедь” (фр. Le Cygne) — музыкальная пьеса Камиля Сен-Санса из сюиты “Карнавал животных” (1886). Всемирную известность обрела благодаря хореографической миниатюре Михаила Фокина, созданной для балерины Анны Павловой и более известной под названием “Умирающий лебедь”. Пьеса была написана для виолончели и двух фортепиано.

=78

Москва, 2015 год

Когда Люба принялась трясти Пашку за плечо, в комнату тихонько вползал бледно-розовый рассвет, а за окном вовсю щебетали птицы.

— Паш, проснись… утро уже.

Он открыл глаза, недоумевая, чей это голос. И тут же всё вспомнил…

Вишнякова, судя по всему, так и не смогла заснуть этой ночью. Лицо её выглядело бледным и усталым, но не заплаканным больше. Глаза смотрели на Пашку спокойно и доброжелательно.

— Извини, что разбудила, просто позвонила Тоня, она скоро придёт. Они до четырёх утра репетировали. А ещё мама сегодня приезжает…

Пашка приподнялся и сел, помотав взлохмаченной головой.

— Мама? — хрипло переспросил он, вспомнив Любкино ночное и жалобное: “Мать меня убьёт…” — Ты ей уже рассказала?

Любка кивнула.

— Она билет заранее купила, хотела попасть на… — её голос прервался на мгновение, — на выпускной спектакль. Я ей позвонила вчера после больницы, она уже в поезде была. Она, конечно, в шоке и расстройстве… я ведь так её подвела.

— Люб, — он воззрился на неё в искреннем недоумении, — ты что такое болтаешь? Ты её подвела? Это у тебя случилось несчастье, это мама должна поддерживать тебя сейчас и утешать!

— Ты не понимаешь, — Любка перевела взгляд на приоткрытое окно. — Она… так мечтала, чтобы я стала балериной. С самого моего рождения мечтала. И чтобы не абы как, а танцевать в Большом, Мариинском или Театре балета…

— А ты? О чём мечтала ты сама?

— О том же самом. Разве у меня был выбор? — Любка невесело улыбнулась.

Пашка поёжился — то ли от утреннего холодка, которым тянуло из окна, то ли от её слов.

— Ты не волнуйся за меня, Паш, — Вишнякова серьёзно посмотрела ему в глаза. — Я справлюсь, правда. Ещё вчера хотела с крыши спрыгнуть, а сегодня уже нормально. Переживу. Ну и… спасибо тебе за то, что… был со мной, — запнувшись, договорила она. — Мне стало легче. Честное слово.

Он, немного смущаясь, натянул измятую футболку и штаны.

— Тебе нужна какая-нибудь помощь? Может, до душевой добраться или… до туалета?

— Не стоит, — она хмыкнула, — как-нибудь доскачу на одной ножке, доковыляю.

— Уверена?

— Паш! — рассердилась она. — Не надо со мной обращаться как с беспомощным инвалидом. Это всего лишь связка!

“Всего лишь связка”, которая изменила всю Любкину жизнь.

— Ты иди, — она кивнула, — возвращайся к себе в комнату и постарайся ещё немного поспать. У тебя сегодня… у вас всех… очень важный и ответственный день.

Он не выдержал, отвёл глаза при этих словах, невольно чувствуя себя предателем.

— Иди, — повторила Любка. — Не хочу, чтобы о нас потом болтали всякое, если застанут.

Пашка наклонился и на прощание коснулся губами её прохладной бледной щеки.

С Любкиной матерью он нечаянно столкнулся в тот же день в дверях интерната, когда уже спешил на спектакль. Вишнякова окинула его до боли знакомым взглядом — уничижительным, ненавидящим, презрительным… и Пашку словно толкнули. Он подался вперёд, преградив ей проход, и убедительно, внятно и доходчиво произнёс:

— Если вы сделаете своей дочери хоть что-нибудь плохое — обещаю, будете иметь дело со мной.

Толстуха выразительно вздёрнула бровь, словно не верила своим ушам.

— Что ты сейчас сказал?!

— Я сказал, что если хоть один волос упадёт с её головы… если хоть одна слезинка прольётся по вашей милости… вы пожалеете.

— Ты совсем берега попутал, сопляк? — возмутилась она. — Как ты со мной разговариваешь? Ты кто в принципе такой и что возомнил о себе? Звезда балета, — добавила она с перекошенным от злости лицом. — Тебя мои отношения с дочерью вообще не касаются, куда ты лезешь? — она попыталась оттеснить его плечом, чтобы пройти, но Пашка упёрся, как скала.

— Освободи проход, — процедила она сквозь зубы, но Пашка резко схватил её за запястье, не давая уйти, и женщина ахнула от боли — хватка у него была железная.

— Повторяю, — произнёс он негромко, с внешним спокойствием, хотя внутри его буквально трясло от ярости, — Если. Хоть один. Волос. Понятно излагаю?

— Идиот… ай! Наглец! Да понятно, понятно! — прошипела она. — Ничего я ей не сделаю, вот привязался… она и сама себе уже здорово подгадила, добивать не стану.

Да что ж это за мать такая… хуже фашиста! Пашка брезгливо разжал пальцы, отпуская её, и с трудом справился с желанием немедленно вытереть руку об одежду.

Спектакль отработали на одном дыхании, с огромным вдохновением и невероятным эмоциональным подъёмом. Это было потрясающее чувство!