Позволь мне верить в чудеса (СИ)

Аня снова хмыкнула, на сей раз будто бы даже зло. Зинаида это заметила, почувствовала тревожный укол, но быстро себя одернула. Она ведь тоже злилась на Высоцкого с его конторой. Почему Аня не может? Она хоть и золотой ребенок, но дом этот любит не меньше бабушки, а Высоцкий ему откровенно угрожает.

— Ну и пусть будут, Нют. И магазины пусть откроют. Бассейн вон даже обещали вроде как. Пойдешь, запишешься.

Аня чуть отстранилась, посмотрела в бабушкино лицо, еле заметно улыбнулась.

— Бассейн будет, а мы? — задала вопрос, но ответа не ждала. Обошла бабушку, закрылась в ванной, включила теплую воду, подставила ладонь под струю, присела на борт, почувствовала себя еще более усталой, кажется. А все из-за него.

Высоцкого… И как умудряется только? Так смотреть, что чувствуешь себя то ли вошью, то ли котенком облезлым.

Аня вернулась мыслями в подземный переход, потянулась другой рукой к лицу, с силой надавливая пальцами на зажмуренные глаза… Будто это могло помочь «развидеть» и «распомнить». То, как он идет под руку с безумно красивой женщиной. То, как поворачивается спиной. То, как Аню черт дергает зачем-то поднять взгляд и узнать спину. А потом молиться, чтобы обошлось, чтобы он-то ее не заметил. Но нет. Разворачивается, подходит к спутнице, достает бумажник, дает своей женщине купюру…

И почти сразу Аня безбожно мажет. У самой сердце замирает, а он кривится, ловит ее взглядом… И смотрит. Холодно, безэмоционально, но ей кажется — с насмешкой. Наслаждается тем, что смутил, а потом уходит… Одним своим видом демонстрируя, как жалок и этот переход, и она…

Спустился из своего — верхнего — мира в ее подземку. И испортил все. Аня никогда не испытывала стыда из-за своего занятия. Ни разу. А сегодня будто мысли его по взгляду прочла — в "верхнем мире" подобное не вызывает ни уважения, ни интереса. Максимум — забавляет. И вот она его, кажется, позабавила. Не вошь. Нет. Обезьянка с гитарой. Вот кто она…

— Черти что…

Аня шепнула, излишне резко стряхивая руку, порывисто поднялась, стянула через голову платье, бросила на пол, следом — белье, перешагнула борт ванной, переключила воду на душ, задернула шторку…

Нырнула под воду, позволяя пушистым волосам липнуть друг к другу и голым плечам, закрыла глаза, проводя по ним пальцами… Попыталась взять себя в руки и мыслить как-то… Более здраво, что ли.

В конце концов, он ведь не виноват, что она промахивается мимо струн. И за крупную купюру его стоило бы поблагодарить, а не искать подтекст. Да и… В чем его вина, если и он сам, и его спутница выглядят так, что Аня отчего-то начинает чувствовать себя слишком ничтожно? Это все плохие мысли. Очень плохие. Неправильные. Им не место в кудрявой голове.

Выйдя из душа, Аня прошмыгнула мимо бабушкиной комнаты, в которой тихо работал телевизор, в свою, опустилась на кровать, попыталась немного прочесать волосы, ругая себя за то, что не сделала это до помывки, как положено. Свет не включала, наощупь поставила на зарядку телефон, который после включения сообщил о том, что она пропустила три звонка от бабушки и несколько сообщений в мессенджере от Захара. Можно бы почитать… Но Ане не хотелось. Поэтому она спустила телефон на пол рядом с кроватью, легла на подушку, забросив влажные волосы повыше, уставилась уже в потолок…

Обычно перед сном Аня позволяла себе мечтать. Обо всем на свете. Самом смелом и несбыточном. О чем только можно было. Любви. Дружбе. Семье. Путешествиях. Карьерном взлете. Творческих победах. О том, что могло бы сделать чуточку более счастливыми и менее тревожными их с бабушкой.

Сегодня же мечта почему-то в голове крутилась одна — чтобы перед глазами перестало стоять безразличное лицо с пристальным взглядом. Высоцкий будил в Ане слишком много эмоций. И если раньше это были раздражение, иногда злость, желание дерзить и защищать свое, то теперь к ним добавился еще и стыд.

Излишне жгущий, если трезво смотреть на вещи.

Глава 4

— Корней Владимирович, мы с вами как роли распределяем? Вы — хороший полицейский, я — плохой?

— Вадим… — Корней только бросил взгляд на парня, а тот уже вроде как понял, поднял руки, демонстрируя, что больше глупых вопросов не будет.

Этого было достаточно, чтобы Высоцкий кивнул, подошел к калитке Ланцовых, сам открыл — давно знал, как. А еще знал, что собак хозяева не держат и если что-то и имеют против его наглости — то вслух этого не выражают.

— Ты молодой, у тебя располагающее лицо, думаю, можешь показаться им более убедительным. Никаких полицейских. Наглости и прессинга. Мы дружелюбны, честны и настойчивы.

Корней говорил, идя чуть впереди Вадима по двору Ланцовых.

С момента встречи с местной девчушкой прошли две недели. Он о той самой встрече вспомнил дважды или трижды. Наверное, многовато, ведь не должен был вспоминать и вовсе. С другой стороны… У него появился еще один козырь. Не надуманный, а максимально правдивый. И сегодня, в разговоре с упрямицами, его можно было бы использовать.

— Так точно, Корней Владимирович. Дружелюбны и настойчивы…