Позывной "Хоттабыч"

Оно и понятно – личному врачу Сталина многие секретные вопросы «по карману». И совать нос не в свои дела тоже вполне себе позиция. Только не защитила она тебя, товарищ Виноградов от тюремного каземата в пятьдесят втором. И если бы товарищ Сталин не помер бы скоропостижно, то валить бы тебе лес, уважаемый профессор, где-нибудь в районе вечной мерзлоты… А то и к стенке поставили бы. Судьба, она такая – в одночасье своим неприглядным местом повернуться может. Хотя, для этой реальности может и по-другому все сложится. По крайней мере, мне очень этого хотелось бы.

Стук во входную дверь отвлек нас с профессором от «душевной» беседы.

– Заходите! – Слегка повысил голос Виноградов.

Дверь приоткрылась и в мою «палату» (хотя думается мне, что это просто чистенькая такая камера, да еще и со всеми мыслимыми и немыслимыми степенями защиты от таких вота «Сенек») заглянул Петр Петрович.

– Разрешите, Владимир Никитич? – поинтересовался оснаб, осторожно проходя внутрь.

– А что же вы, Петр Петрович, как неродной? – усмехнулся Виноградов. – Это ведь ваш «пациент»!

– Э, нет, Владимр Никитич! – вернул ответную любезность оснаб. – Пока он в таком виде – это ваш пациент. И я никоим образом не хочу вмешиваться в его лечение! Как он, кстати? – Внимательный взгляд командира прошелся по моим бинтам.

– Так вы сами у него спросите, – ответил Медик. – Он вполне себе в памяти. И на данный момент его здоровью и жизни ничего не угрожает. Разве что возраст…

– А как же все это? – Оснаб изобразил жестом повязки по всему телу.

– Ах, это! – правильно расшифровал выразительную пантомиму особиста Владимир Никитич. – Еще денек пусть поносит эти «вериги» – восстанавливающая мазь. Очень сильно повреждены кожные покровы из-за сильнейшего охлаждения организма. Я вообще не понимаю, как вам его из Сибири удалось доставить живым. Организм очень сильно изношен. Я сделал все, что мог, – развел руками Виноградов. – Дедушка старенький, а я, к сожалению, не господь Бог!

Не знаю почему, но слова доктора пробудили из «небытия» моего мозга именно эту песню из моего мира, отчего запавшую мне в душу. И не придумав ничего лучшего, я хриплым и прерывающимся голосом запел:

– А не спеши ты нас хоронить,
А у нас еще здесь дела.
У нас дома детей мал-мала,
Да и просто хотелось пожить.
У нас дома детей мал-мала,
Да и просто хотелось пожить.
А не спеши ты нам в спину стрелять,
А это никогда не поздно успеть.
А лучше дай нам дотанцевать,
А лучше дай нам песню допеть.
А лучше дай нам дотанцевать,
А лучше дай нам песню допеть.
А не спеши закрыть нам глаза,
А мы и так любим все темноту,
А по щекам хлещет лоза,
Возбуждаясь на наготу.
А по щекам хлещет лоза,
Возбуждаясь на наготу.
А не спеши ты нас не любить,
А не считай победы по дням.
Если нам сегодня с тобой не прожить,
То кто же завтра полюбит тебя.
А если нам сегодня с тобой не прожить,
То кто же завтра полюбит тебя.
А не спеши ты нас хоронить,
А у нас еще здесь дела.
У нас дома детей мал-мала,
Да и просто хотелось пожить.
У нас дома детей мал-мала,
Да и просто хотелось пожить.
У нас дома детей мал-мала,
Да и просто хотелось пожить.[23]

Глава 11

Когда я, наконец, замолчал, в палате установилась мертвая тишина, разбавляемая лишь моим слегка надсадным дыханием. Давненько я так глотку не драл.

– Какая песня… слова прямо за душу берут… – шмыгнув носом, прошептала Аннушка. – И мелодия такая… печальная… Я такой песни не слышала. А чья она, дедушка? Кто написал? А исполнил? – вопросы посыпались из молодой медички прямо как из рога изобилия. – А перепишете мне слова, я девчонкам из амбулаторки напою…

– Ну и зачастила, красавица! – слегка восстановив дыхание, произнес я с легким укором. – Прям Трындычиха, вот ей-ей! Хоть отдышаться дай!

– Ой! – пискнула девчушка, прикрыв рот ладошкой. – Простите, меня, глупую, дедуля!

– Никакая ты не глупышка, просто кровь молодая, горячая в тебе прямо кипит! А вот у меня, что у рыбы подледной – дохлая, густая и холодная…

– Скажете тоже, дедунь! Я ж Медик, как-никак, и о крови, всяко, побольше вашего, знаю! – напустив на себя донельзя умный вид, заявила девчушка.

После этого недвусмысленного заявления Виноградов громко и весело рассмеялся: