— Погоди-ка, Александр Дмитриевич… — У Вревского даже челюсть отвисла от удивления. — Дендролог — не слишком частый Дар… Не хочешь ли ты сказать, что это — тот самый подлый человечишка из Замоскворечья — Сенька-Дуб? Безумный маньяк и убийца… Его еще при последнем Императоре к пожизненному заключению в Абакане приговорили… Черт, как же его? — Ротмистр на секунду задумался. — Дело очень громкое было… Все газеты писали… Сухой? Сухарский? — Принялся перебирать он фамилии. — Нет! Может… Сухов?
— Сухарькин, — глухо произнес оснаб. — Аверьяшка. — Его именем потом мамки еще лет десять непослушных детей пугали…
— Точно! — воскликнул Вревский. — Аверьян Сухарькин! Кличка в криминальном мире — Сенька-Дуб!
— И чем же он так знаменит, этот ваш Сенька-Дуб? — поинтересовался я, не спуская глаз с несущихся за нами «лиан».
— Главарь банды. Больше десяти лет промышлял грабежами в Подмосковье, — словно зачитывая обвинительный приговор, произнес командир. — Работал только по богатым поместьям. Осененным аристократам от него реально доставалось. Головорезы Сеньки-Дуба убивали всех, никого не оставляя в живых. Перед этим глумились, пытали, насиловали. Трупы Сенька-Дуб «скармливал» своим зеленым чудовищам. Общее количество жертв более полутора тысяч…
— Действительно впечатляет! — присвистнул я от удивления.
— Но это только доказанных, — продолжил знакомить меня со своим «приятелем» оснаб. — На деле их куда больше!
— А ты откуда знаешь?
— Довелось как-то пошарить в его напрочь отбитых мозгах, — признался Петров.
— Самое интересное в этой истории, — подключился к рассказу оснаба ротмистр, — что его поначалу приговорили к смертной казни.
— А почему помиловали? — спросил я.
— А никто его не «миловал», — усмехнулся Вревский, — его попросту не смогли казнить!
— Что? — не поверил я своим ушам. — Он, мля, бессмертный, что ли?
— Отнюдь. Просто его Дар оказался уникальным, — ответил вместо ротмистра оснаб, — Сенька-Дуб умудрился внедрить в свое тело какое-то очень редкое растение-симбионт [3]. Сам ли он его вывел, или где «раскопал», осталось тайной, которую так и не смогли вытащить из него даже императорские Мозголомы.
— Представляешь, Хоттабыч, — вновь влез Вревский, — его вешали и расстреливали! Топили и пытались сжечь! Но этот маньяк и в воде не тонет, и в огне не горит! Поэтому в итоге, по Высочайшему Волеизъявлению, его отправился по этапу сюда, в Абакан. Но и здесь эта тварь умудрилась выжить!
Пока Вревский «разорялся», я продолжал отслеживать передвижение преследующей нас зеленой массы. Пока мы делали её «по очкам», выигрывая метр за метром. Лианы отставали, видимо, они не могли расти бесконечно, и постепенно отставали.
— А ты, командир, чем ему так насолил, что он вона ради нас какое представление устроил?
— Пришлось мне по-первости здесь, на зоне, с ним крепко схлестнуться, — поведал историю своего заключения командир. — Весь Абакан при Советской Власти оказался традиционно разделен как бы на два лагеря: урки — профессиональные преступники, и политические — в основном такие же, как я, Сеньки-аристократы. Были и еще группки, но эти две — основные. Хреначили друг друга почем зря! И я исключением не оказался — очень уж недолюбливал Сухарькин нашу Мозголомую братию. Видать, не слабо его имперские следаки-Мозголомы потрошили. Злоба лютая на всю жизнь у Сеньки-Дуба осталась…
Я слегка напрягся, когда преследующие нас «ростки» в очередной раз изменили тактику — они начали активно внедряться в землю по пути нашего следования, пуская дополнительные корни. Поначалу их скорость передвижение замедлилась еще больше, и нам удалось оторваться от них на добрую сотню метров.
Воспользовавшись этой «передышкой» водила резко развернул автобус на ближайшем пересечении узеньких улочек, и погнал свой тарантас уже в нормальном виде, а не задом наперед. Наша скорость еще подросла, и мы всем калганом сместились к заднему стеклу. Зеленая масса, казалось, совсем отстала. Но не тут-то было: спустя несколько мгновений дополнительно укоренившиеся «лианы» вновь стремительно кинулись в погоню.