— А-а-а! — истошно заорал я вслух, не придумав ничего лучшего.
Я рванулся к Силе, реально разрывая «жилы» и нисколько не жалея себя. Мне казалось, что внутри меня с хрустом лопаются Каналы, словно перетянутые гитарные струны. А все я все давил, давил, давил своей «несгибаемой» волей на эту непробиваемую и невидимую стену, что стояла у меня на пути и не давала мне прикоснуться к Магической Энергии.
Мне показалось, что из моих глаз брызнула какая-то жидкость и потекла дорожками по моим щекам. Только это были, отнюдь, не слезы. Влага была тягучей и горячей, а глазные яблоки защипало от боли. Похоже, что от напряжения лопались кровеносные сосуды в моих глазах. Но я не переставал долбить чертово препятствие. И, в какой-то момент почувствовал, что стена слегка дрогнула и прогнулась.
Я чувствовал, как стена, выстроенная Блокиратором, дрожит все сильнее и сильнее. На браслетах и цепях, сковывающих мои руки, начали проступать и разгораться незнакомые Магические Формулы, бывшие до этого незаметными. Таких знаков я никогда раньше не видел. Блокираторы, повсеместно поставляемые Домом Кюри, работали на абсолютно иных Символах и Знаках. Но задумываться над этим фактом у меня просто не было сил. Во что бы то ни стало, мне надо было прорваться к вожделенной Силе. И я это сделаю, или сдохну…
—
И я поднажал…
Глава 21
Сказать, что Иосиф Виссарионович разгневался, так это, вообще ничего не сказать. Наэлектризовавшийся воздух в его кабинете ежесекундно искрил, пробивал изломанными мелкими молниями близко расположенные металлические предметы, поднимал дыбом волосы на головах тех присутствующих в кабинете товарища Сталина, кто еще их окончательно не лишился. Причем, сейчас существовала, пусть, и гипотетическая, но вероятность лишится волос и всем остальным, правда, вместе с головой.
И, помимо всего этого, Сила, исходившая от Вождя, давила на плечи собравшихся в кабинете первого лица страны с медленной и неотвратимой тяжестью гидравлического пресса, грозя размазать весьма могучих Силовиков в лепешку, если вдруг разозленному донельзя товарищу Сталину неожиданно придет в голову «такая идея».
Однако, собравшиеся «на разнос», были людьми весьма тертыми (а полковник Легион и вовсе человеком не считался), пожившими, неоднократно смотревшими в глаза смерти и видевшими в жизни такое, чего и быть-то не должно на белом свете. Поэтому каждый из них стойко переносил нервное Силовое давление Вождя, не дрогнув при этом ни единым мускулом.
Товарищ Сталин же, наоборот, всем своим видом показывал, как велико его недовольство нерадивыми соратниками. Он нервно грыз крепкими и желтыми от табака зубами деревянный мундштук любимой трубки, гоняя её из одного уголка рта в другой.
Головину казалось, что Иосиф Виссарионович вот-вот перегрызет изящный мундштук деревянного изделия английских мануфактурщиков[1] и, наконец-то, обратит свой гнев на нерадивых товарищей, проворонивших очередное нападение врага. Однако минуты шли, а Иосиф Виссарионович все так же нервно грыз набитую табаком трубку, но отчего-то не спеша еёраскуривать.
За его осунувшейся, побитой оспой и враз постаревшей физиономией неотрывно следило три пары внимательных глаз: наркома Берии, князя Головина и полковника Легиона. Именно эта троица тихо сидела за совещательным столом напротив Вождя всего советского народа, ожидая его обвинительного вердикта.
Наконец из трубочной чаши пошел легкий дымок. Товарищ Сталин, воспламенивший табак одним лишь взглядом, глубоко втянул дым в легкие «крепким моряцким затягом», и давление Силы на плечи «провинившихся» соратников и подчиненных неожиданно ослабло.
— Закуривай, таварищ Петров, — вместо ожидаемой отповеди неожиданно произнес Иосиф Виссарионович, выпуская в потолок густой столб дыма и подвигая к товарищу оснабу распечатанную пачку «Герцеговины Флор». — Дэло серъёзное — вмэстэ думу думат будэм… Остальным нэ прэдлагаю — у вас и бэз табака мозги как надо работают, — зная, что Берия с Легионом не подвержены пагубной привычке заядлых курильщиков, добавил он.