Позывной «Курсант»

– Вы… как же странно… – Мама отрывается от комода и подходит к столу. – Ничего не понимаю… Ну, хорошо… Что именно нужно взять с собой?

Я смотрю в щелочку, но отчего-то даже та часть комнаты, которую могу разглядеть, плывет и смазывается. Я моргаю несколько раз, а потом пальцами тру один глаз. Тот самый, которым наблюдаю за происходящим. Он мокрый. Это – слезы. Но я вроде бы не плакал…

– Ничего. Просто оденьтесь и поедем. Товарищ Разинков, помоги Марине Леонидовне.

– Не надо! Помогать не надо… – Мама идет в сторону шкафа.

Я больше не вижу ее. Шкаф стоит в дальнем углу. Вторые сапоги топают следом за ней. Устрашающе топают.

– Я же сказала, не надо помогать! – Мама говорит все громче. Она сильно нервничает.

– Дык малость придержу вещички… – Второй голос мне тоже не нравится. Он… хриплый, неприятный и какой-то лающий. Словно злой пес гавкает.

– Не надо ничего держать! Уберите руки! – Мама уже не просто нервничает, она выкрикивает слова, будто вот-вот заплачет.

Мне становится по-настоящему страшно. Никогда не слышал, чтоб мама так разговаривала. Вообще никогда. Ни разу.

Меня охватывает оцепенение! Наверное, я и правда в сказке. Поэтому не могу пошевелить даже пальцами!

Я слышу звук какой-то возни, потом что-то падает на пол. Но негромко. Я бы мог подумать, будто уронили ворох вещей. Стука или грохота нет. Есть только шелест ткани.

– Это… часы Сережи. Откуда они у Вас? У Вас, вот – на руке!

– Дык… ну… Не надо, гражданочка! Не надо хватать власть при исполнении за руки. И часы… Что часы? Похожие просто… – Хриплый голос неуверенно оправдывается.

– Нет похожих… – Мамины шаги теперь двигаются к выходу из комнаты. Медленно. Я понимаю это по тому, как они отдаляются от шкафа. – Нет похожих часов. Он приобрел их в Берлине… Потому и приобрёл. Единственный экземпляр.

– Разинков, держи! – Кричит вдруг первый голос.

Я пытаюсь понять, кого? Кого надо держать?! Не видно ничего через щелочку. Только все тот же, накрытый в честь дня рождения, стол. Снова раздается грохот, на этот раз гораздо сильнее. Будто упал стул или сразу два стула.

– Вот сука! – Ругается хриплый голос. Он злой, но немного удивленный. – Укусила! Укусила, тварь! Вот тебе – интеллигенты хреновы. Ах, ты…

Мне становится совсем страшно. Потому что я слышу шлепок. Громкий. Словно кого-то ударили по лицу.

И мама больше не говорит, она мычит. Такое чувство, будто ей заклеили рот.

– Да что ж ты… дрянь! – Продолжает ругаться Хриплый.

Еще один звук удара. Глухой. И одновременно с ним – короткий мамин крик.

– Ты… етишкин корень! Разинков! Ты зачем ее об угол… – Первый голос злится. На маму, на вторые сапоги. На всех. – Твою ж дивизию… Смотри, дышит? Дышит, спрашиваю?!

– Товарищ Ляпин, ну, ты видел же? Она побёгла к выходу. На улицу хотела, точно говорю. И гляди, дрянь, укусила…

– Ты на кой ляд часы его напялил, Разинков? Не терпится?

– Дык ему-то они уже не понадобятся… Зачем часы на том свете?

– Не понадобятся… – Первый голос повторяет за Хриплым с ехидной интонацией. Передразнивает. – Тебе тоже не понадобятся теперь. Отправишься за их бывшим владельцем, если узнают о причине сорвавшейся операции. Баба нам нужна была живой. Кретин… Поднимай её! Надеюсь, не сдохла контра…

Замерев, слушаю, как говорят между собой эти двое. Мне настолько страшно, что я не чувствую рук и ног. Все тело сковало, будто от сильного мороза. И еще начинают стучать зубы. Сжимаю их изо всех сил. Я хочу выскочить, а потом схватить кочергу и броситься на злых людей. Бить их так больно, чтоб они больше никогда не приходили. Но не могу. Просто не могу. Я даже вздохнуть боюсь. Боюсь, что они услышать мое дыхание. А еще, ключ… Он лежит в кармане маминого платья.

– За ноги бери! За ноги! Разинков… Не под юбкой, за щиколотки. Вооот… Я за руки ухвачу. Давай… – Первый голос дает команды Хриплому.

Их шаги становятся тяжёлыми. Они медленно удаляются, а потом и вовсе уходят из комнаты. Я все равно не двигаюсь. Даже когда слышу звук захлопнувшейся двери, сижу, сжав зубы и вцепившись пальцами в ткань брюк.

Комод кажется теперь самым настоящим чудовищем. Он вдруг начинает уменьшаться. Его стенки будто наезжают друг на друга, сдавливают меня. Открываю рот, но не могу набрать воздуха… Задыхаюсь и…

– Сука! – Глухо крикнул я в подушку, которой кто-то невидимый давил на мое лицо.

Впрочем, «крикнул» – это слишком громко сказано. Прохрипел, простонал, промычал. Вот так будет точнее.

Грязная ткань сразу же оказалось у меня во рту, ибо не хрен открывать его в самые неподходящие для этого моменты. Воздуха не хватало катастрофически. Я реально понял, сейчас очень велик шанс лишиться даже той странной жизни, которая теперь имеется. А ведь только смирился с ней. Не привык, не в восторге и до сих пор, честно говоря, пребываю в тихом офигевании. Но смирился. Просто осознал как раз за эти долбанные семь дней, все вокруг мне не снится, я не шизофреник.