Так и сделали. Вышли на дорогу, отряхнулись от иголок, и пошли дальше.
- Тишина такая, что аж на голову давит, - пожаловался Лютый.
- Понимаю, - поддержал я разговор. - С Ржева не могу заснуть в тишине. Под артобстрел или бомбежку - дрыхну, хоть бы хны. А как затихнет канонада, тут же вскакиваю. Все время кажется, что фрицы в атаку пошли.
Видно было, что с нами все согласны, но в разговор больше никто не вступил. Да и вообще, какая-то вялость в группе ощущалась. Устали, что ли? Рановато вроде, а с другой стороны - это я сегодня воевать начал, прежняя жизнь не в счет, а они второй год лямку тянут. Играя со смертью в прятки. И я решил, что товарищей надо взбодрить. А что поднимет настроение лучше хорошего стихотворения. Особенно, если оно написано таким же фронтовиком.
(*Перед атакой, С. Гудзенко)
Во как, сразу встрепенулись. Лица желваками заиграли. Взбодрились? Отлично. А теперь, отыграем взад.
- Лютый, ты немецкие песни или стихи знаешь?
- В смысле? - даже с шага сбился боец.
- В самом прямом. Если знаешь, хоть какую-то, пой или декламируй. Вслух... Или хотя бы анекдот расскажи. Можно похабный, только на немецком.
- Зачем?
- Вместо шапки невидимки... Ребята, ну забудьте, что вы диверсанты во вражеском тылу. Вы доблестные германские воины. Альпийские горные стрелки! Элита! Находитесь дома, в родном Фатерлянде... Фронт далеко... Радоваться должны. А посмотрите на свои унылые морды? Да я нас всех скопом отправил бы на гауптвахту только за эти кислые рожи, своим видом, подрывающие боевой дух гражданского населения! Быстро всем улыбаться, словно в самоволке и на свидание чешете! И я не шучу! Это приказ! Да пой же, Лютый! Скоро дом покажется, а мы как в атаку идем...
- Есть петь, - кивнул тот и негромко затянул нечто вполне мелодичное и, судя по ухмылке Митрохина, достаточно фривольное. Как раз для солдат:
(*нем., - В первом шалаше мы вместе сидели,
Во втором шалаше мы вместе ели,
Я её поцеловал - в третьем шалаше
И никто не знает, случилось дальше)
Глава четвертая
Добротный каменный дом островерхой крышей, крытой красной черепицей, и в самом деле вскоре показался. Раньше, чем Лютый допел второй куплет песни, становящейся все более фривольной.
Дорога, сделала еще один поворот, и перед метрах в десяти нами возникли высокие, решетчатые, ажурной ковки ворота. Закрытые, но не запертые. Во всяком случае, цепи, скрепляющей створки, и огромного замка на ней, я не увидел. Во дворе никого, двери и окна тоже плотно заперты, но дом, судя по идеальному порядку, царившему здесь, все же не пустовал. Если только сюда ежедневно не наведывалась прислуга из ближайшего селения.
- Эй! Есть кто дома?! - крикнул по-немецки Митрохин, потом несколько раз постучал, специально подвешенной возле калитки, колотушкой.
- Хозяева! - повтори капитан попытку, но дом по-прежнему молчал.
- Похоже, никого. Заходим? - Митрохин поглядел на меня.
- Не возвращаться же... - вопрос был скорее риторическим, так что и ответ последовал такой же.
Капитан кивнул и потянул на себя створку.
Не знаю, где он прятался и почему не подавал голоса, но как только петли тихонечко заскрипели, проворачиваясь, посреди двора, словно из-под земли, появился огромный пес. Черная, как эсесовская форма, немецкая овчарка.
- Твою дивизию! - капитан подался назад и вскинул автомат.
- Отставить...
Не знаю почему, но с собаками у меня с детства не бывало проблем. Ни один, самый злобный цепной пес, за всю жизнь не только не бросился и не укусил меня, но даже не облаял толком. Отец говорил, что это потому, что я их совершенно не боюсь. Мол, у собак такое чуткое обоняние, что они улавливают даже самый крошечный испуг, и тогда могут атаковать. А если человек не выказывает страха, то зверь инстинктивно понимает, что с таким врагом лучше не связываться. Сводил меня как-то к знакомому дрессировщику, и тот подтвердил его слова. Что все так и есть. Самое главное не дрогнуть. И ни один укротитель, не войдет в клетку к зверю, если хоть капельку в себе не уверен.