Позывные — «02»

«А он? — подумала Калетдинова, устало закрыв глаза. — Ему нравилась классика. — При воспоминании о нем, она чуть заметно улыбнулась. — Милый, любимый… Где ты сейчас? Мне так плохо. Помнишь, ты называл меня березонькой, и мир был прекрасен. Почему ты не приходишь? Рассердился… Но разве можно сердиться на любовь? Глупенький…»

— Вам нехорошо? — донесся до нее голос врача.

— Нет, нет. Просто очень ярко светит солнце. Пожалуйста, задерните штору…

Туйчиев вопросительно посмотрел на Рахиму Хакимовну. Она кивнула, разрешая продолжать беседу.

— А кто ваш любимый композитор? — возвратился снова к теме о музыке Арслан.

— Как вам сказать? Каждый хорош чем-то своим.

— Ну, например, магнитофонные записи, пластинки классической музыки вы собирали, отдавая предпочтение каким-то определенным или одному из композиторов?

Калетдинова удивленно вскинула брови:

— Я этим не занималась… Я любила слушать, но не коллекционировать, — пояснила она. — У меня и магнитофона нет.

— А проигрыватель?

— Тоже нет.

— И все же, Люся, я повторяю свой вопрос: какому композитору вы отдаете предпочтение? — Туйчиев настойчиво шел к поставленной цели.

Юлдашева недоумевала.

«И что это они о музыке да о музыке? Можно подумать, что они не следователи, а музыканты. Ведь все ясно: девушку ограбили, чуть не убили — так вот и выясняй. А им какой-то композитор нужен, как будто если она его назовет, то сразу поймают грабителя! Чудеса да и только».

— Пожалуй, Гайдн, — подумав, ответила Калетдинова.

— Прекрасный композитор, — согласился Николай.

— А что вам больше всего нравится у Гайдна? — уточнил Арслан.

— Мне? — переспросила она. — «Прощальная симфония». — Грусть отразилась в ее зеленых глазах, она закрыла их и отвернула голову.

«Тогда внезапно пошел дождь, поэтому мы зашли к нему, — опять нахлынули на нее воспоминания. — Кофе, который он заварил, был так ароматен и вкусен… Потом… Потом он обнял меня и, целуя, сказал: «Закрой, березонька, глаза и только слушай…» Он включил проигрыватель. Какая чудесная была музыка. Не открывая глаз, я спросила: «Что это?» — «Симфония Гайдна, симфония нашей любви», — ответил он и погасил свет… Я осталась у него… Он был сама нежность. А потом… Почему он охладел ко мне? Нет, он ласкал и целовал меня, но это было уже не настоящее, не как прежде… Почему же? Когда это случилось? Да, я сказала ему, что у нас будет ребенок, значит, он теперь мой навсегда… Боже! Что он тогда говорил? Это было кошмарно!.. Ах, да! Он все упирал в материальную обеспеченность, вернее — необеспеченность, свою и мою. Его нельзя было узнать! Я тянулась к нему, а он отталкивал меня… Боже мой! Зачем я только стала угрожать ему? Зачем я сказала, что никогда не избавлюсь от ребенка, никогда не убью свое дитя? Но ведь и в самом деле — я люблю его и хочу иметь от него ребенка. Он испугался, он стал невыносим и потребовал, чтобы я перестала его преследовать…»

Калетдинова открыла глаза. Они были полны слез, гримаса страдания исказила ее лицо. Туйчиев и Соснин уже не сомневались, что избрали правильную нить беседы. Где-то здесь, совсем рядом, лежит разгадка этой истории с симфонией Гайдна, записанной на пленке взорвавшегося магнитофона.

Соснин порывался задать Калетдиновой еще несколько вопросов, — они ведь не выяснили, кто такой Алексей, — но врач была неумолима. Напрасно он шептал Юлдашевой, что хочет спросить совсем о другом, Рахима Хакимовна решительно направилась к двери, приглашая их с собой.

Уже у дверей Туйчиев вдруг повернулся, подошел к кровати больной и, показав на средний палец левой руки, спросил:

— У вас здесь было колечко.

— Семейная реликвия, досталось от бабушки… Бриллиантовое, очень красивое, — вздохнула она и разгладила след от кольца на пальце.

— Где же оно?

— Не знаю, — Люся показала на голову и вяло улыбнулась.

— Арслан Курбанович! — нетерпеливо позвала Туйчиева врач.

— Иду, иду, — отозвался он и приветливо махнул девушке рукой. — Поправляйтесь, мы еще увидимся.

* * *

Несмотря на всю очевидность совершенного, ребята отрицали факт ограбления Лялина. Магнитофон отсутствовал, и это вселяло в них уверенность. Их расчет, в общем-то невинно-детский, строился на количественном соотношении доказательств: их трое, а Лялин один. Значит, правда на их стороне и поверить должны им.

И Славка и Колька не раз порывались рассказать следователю всю правду и сбросить с себя тяжкий груз, давивший душу все это время, но их удерживало от этого шага мальчишеское понимание товарищества, и они упорно ни в чем не хотели признаться. Димка же решил твердо: ни слова, а то ему худо придется.

Их молчание задерживало расследование по взрыву. Туйчиеву и Соснину важно было выяснить дальнейшую судьбу магнитофона — в чьи руки он попал потом. Только проследив до конца путь этого злополучного магнитофона, можно было выйти на преступника. Сами мальчики исключались: вахтер Гурина никого из ребят не опознала, связи с Калетдиновой у них никакой не было.

И вместе с тем именно этот магнитофон, который Димка отобрал у Лялина, предназначался в итоге, со своим смертоносным зарядом, Калетдиновой.