Пpиключения Hиктошки

Но через час Hиктошка проснулся. И в голове у него началось то, что сам Hиктошка называл «несварение ума». Вот так бывает, что наестся человек самой разнообразной еды и она у него в голове не хочет перевариваться. Я тут нечаянно написал «в голове», а имел в виду «в животе», но исправлять не буду. Бывает в животе, когда съеденные блюда начинают воевать между собой. Блюда, про которые — ну вот никак не скажешь, что они сочетаются друг с другом. Например, селедка и шоколад, или вобла с молоками и пирожное эклер с заварным кремом, или щавелевый суп, каша геркулесовая и мороженое крем-брюле. Да-да, особенно крем-брюле... И когда все эти не сочетающиеся друг с другом деликатесы вдруг поднимают бунт и отказываются перевариваться, это называется несварением желудка.

Вот это-то самое и происходило сейчас у Hиктошки в голове. В ней теснилась куча мыслей, которые думались вначале одна за другой, а потом все вместе. То Правдюша, который его обманул — и почему обманул? — то русалка Дита в купальнике, с серебряным хвостом, то кузнечик с полированными глазами. То кошмарные щупальца соседнегорцев, то крапивные заросли, то раскрывшийся в последний момент парашют, то взорванный молокомобиль, то снова Правдюшино бессовестное лицо...

И то, что было только вчера, и то, что уже очень давно было, и даже то, что было не с ним, а с кем-то другим — вообще непонятно с кем — и было ли на самом деле. Он вспомнил, как удивился Емеля, когда с ним заговорила щука, а потом Hиктошке вдруг показалось, что это был он сам вместо Емели, а вместо щуки была русалка-царевна.

Потом вдруг припомнился какой-то давний сон, который Hиктошка видел чёрт знает когда. Так вообще бывает — ночью увидишь сон, такой подробный и яркий, и что-то происходит в нем очень важное для тебя. А к утру, с рассветом, он как-то блекнет, линии стираются, всё становится черно-белым и вообще не важным. Утром еще помнишь, что был какой-то сон, но сам сон уже не помнишь. А днем уже не помнишь даже, что сон был. И прошло.

И вдруг — через много времени — вспомнишь его снова. Не днем, когда гуляешь или читаешь, или пол подметаешь. А когда снова лежишь ночью в кровати, в полудреме сладкой, на мягкой подушке. Даже не понятно — спишь или нет. Вдруг словно экран перед тобой вспыхивает ярко — ба! — да это же тот самый сон, который давным давно! И так ярко и выпукло, как в объемном кино, видна каждая мелкая деталь, каждая точка, каждое пятнышко цветное! И такой каждый звучащий звонкий голос, и даже запах, такой очень настоящий. Запах этой — как его — селедки, что ли, или шоколада?

Вот и теперь выплыл откуда-то из темных глубин Hиктошкиной памяти тот огромный, разноцветный и многошумный сон. И смотрелся, и звучал как прекрасный, удивительный фильм...

Но что-то слишком уж я увлекся Hиктошкиным «несварением ума», а может, все-таки желудка — ведь накормил его Кастрюля перед сном всем подряд. Да вообще-то это, скорее всего, был бред, потому что поднялась у Hиктошки высокая температура. Хоть сон все никак не приклеивался к Hиктошке, а в конечном итоге он все-таки заснул, а наутро, как обычно бывает, уже ничего не помнил.

Глава двадцатая седьмая. ПРЕДЛОЖЕНИЕ ДРУЖБЫ.

Знайка, Винтик, шофер Торопыга и охотник Патрон со своим Булькой вернулись на следующий день. От сильного дождя лужа, в которой стоял их автомобиль, разлилась и затопила ему мотор. Пришлось Вруше взять машину на буксир и тащить трактором в Цветоград. С утра распогодилось. Над полями стояло ясное голубое небо. Хотя была уже осень, солнышко пригревало почти совсем по-летнему. Но теплое солнце было не в радость. Печальные малыши, считавшие Hиктошку погибшим, почти не разговаривали друг с другом. Больше всех горевал Вруша. Чтобы хоть как-то загладить свою вину, он, вернувшись из Цветограда, тут же вызвался везти домой Знайку и остальных. Вруша уже несколько раз извинялся за вчерашнее, но он чувствовал, что его так не простили.

— Ты уж извиняйся — не извиняйся, а простить я тебя не могу, — так и сказал ему охотник Патрон. — Такую подлость, братец, не прощают. Если бы Hиктошка остался в живых — еще туда-сюда. Пошутили — и ладно. Но раз он умер, то виноват ты останешься навсегда.

Остальные и вовсе не захотели с Врушей разговаривать. Ехали молча, погруженные в себя. Никто не смотрел по сторонам, хотя дорога проходила по краю поля, возле леса, и казалось, что одетые в праздничные — желтые, оранжевые и красные — одежды деревья нарядились специально, чтобы порадовать путешественника.

Каково же было их удивление, когда им сказали, что Hиктошка уже вернулся! Правда, никто не знал, как ему удалось добраться до Цветограда — Hиктошка спал и спросить его было нельзя.