Прага

— A Magyar N'epk"ozt'arsas'ag, — наконец говорит Имре три слова по-венгерски. — Венгерская народная республика, — шепчет он. — Но МК, — продолжает Имре и гладит корешок новой книги (извлеченной из другого помощника), на котором палит традиционный пистолет. — Оформлен моим великим предком Виктором. МК A Magyar K"ozt'arsas'ag.Венгерская республика. С 1808 года мы печатали для свободной, независимой, демократической Венгрии. Мой предок погиб под Капольной за эту свободу. И теперь такая вещь есть, это наконец-то реальное место, не волшебная сказка и не видение безумца, настоящая венгерская республика, и что я получаю? Мое имя и мое дело, а это в значительной степени одни и те же вещи, украли у меня, чтобы сказать сорок лет лжи. Мистер Габор, я хочу от вас помощи в восстановлении правды. Это, — Имре в упор смотрит на непробиваемого мальчишку, — будет триумфом молодого венгерского героя. Не только финансовым, но и моральным, историческим, философским. Нам нужны, нужны деньги вашей фирмы, мистер Габор. Это ясно. Но, я думаю, мы можем взять их и в другом месте. Еще нам нужны мужчины и женщины с культурой, понимающие важность того, что мы здесь представляем. Нам нужны венгры с характером, готовые вернуть себе свое наследие. Пожалуйста, передайте это вашей фирме.

Хорват поднимается, и четверо остальных в унисон поднимаются мгновением позже.

— К сожалению, мистер Габор, теперь мне нужно быть в другом месте. — Он оглядывает сидящего Габора. — Мне очень любопытно узнать, что вы будете делать в этой ситуации, с которой вы столкнулись, юный Карой. — Он слегка прищуривается на Чарлза и говорит по-английски, низко, медленно и мрачно: — Мы с вами, быть может, расскажем эту историю вместе. Это венгерская история. Ваше возвращение в Венгрию открывает дорогу и нам. Истина, восстановленная двумя венграми, которые захотели вернуться домой, один молодой, один старый. Приготовлены ли вы, Карой, к такому труду для своего народа?

Он возвышается над Чарлзом, сложив руки, спрятав мощные кисти в складках итальянского пиджака, тонкие овальные очки для чтения в тонкой оправе удерживают волну серебряной гривы, голубые глаза под резкими морщинами лба смотрят не мигая: глаза, обращенные вниз, прямо на американца. Голос становится еще медленнее и гуще:

— Ваша венгерская история. Думайте сначала об этом, Карой, а потом про бухгалтерский баланс. Мой добрый вам совет.

Дверь закрывается за ними, и Хорват Имре медленными неверными шагами идет по застланному ковром холлу, за которым — его кабинет. С большим напряжением он шагает по коридору прямо к креслам для посетителей напротив своего стола. Тяжело садится под фотографией на стене: нынешний министр финансов новой демократической Венгрии в возрасте четырех лет сидит верхом на шее у двадцатичетырехлетнего Имре Хорвата — фотография из «Мирного времени». Двое щурятся на солнце на берегу Дуная на Будайской стороне, прямо у разбомбленного и затонувшего Цепного моста, чьи лопнувшие опорные тросы уходят под воду и выныривают, никакой дороги на устоях не осталось. Ребенок, забравшийся высоко на плечи юного мужчины, машет и улыбается; он с другом Имре, который иногда приходит водиться, только что переехали реку на одном из временных паромов. Имре сжимает мягкие болтающиеся лодыжки ребенка и представляет, как будет спать с фотографом, старшей сестрой мальчика.

Чарлзов день завершается экскурсией по кабинетам, складам и печатным машинам «Хорват Ферлаг» под водительством Белы, самого малорослого из трех помощников, почти безволосого, с монашеской бахромкой, бегущей от уха до уха, молодого человека с дважды сломанным носом, похожим на редкую разновидность макарон. Чарлз опять спрашивает про преемников Имре, и Бела отвечает:

— У него есть только дальний родственник, кажется, в Торонто, но бездетный. Без семьи Имре было немного полегче ездить в Венгрию и обратно, сопротивляться давлению. Знаете же, через семью часто и заставляли стучать, ломали людей. Он никогда не стучал, понимаете. Никогда. Он не сломался. Но с семьей…

— Это была бы его ахиллесова пята, — заканчивает Чарлз невыносимо медленное предложение.

Бела останавливается перед лязгающей машиной, показывая гостю ладонь, слегка загнув внутрь пальцы — любимый жест средневековых святых на росписях.

— У него нет ахиллесовой пяты, мистер Габор. Это один из великих, по-настоящему редкий человек. Вы сами убедитесь; если будете работать с ним, вам очень повезет.

И Чарлз понимает, что это не заученная реплика из грандиозного сегодняшнего плана, рассчитанного впечатлить американца с деньгами, и вообще не очень-то умно говорить такое потенциальному инвестору, — но, по мнению Белы, это абсолютная истина. Чарлз напрягает все силы, и ему удается не рассмеяться.

Часть третья Временное расстройство пищеварения

I