Прага

— Это не его точка зрения, не того английского парня. Это твоя, и у тебя нет на нее никакого права. Ты сидишь, ешь пиццу и ведешь себя так, будто мои ребята должны принимать решения исходя из того, что будут думать о них такие, как ты, через семьдесят пять лет. Это вот таклюди должны думать? Ты не знаешь, за что дрались те английские парни; они все были индивидуальные личности. Конечно, тебе просто говорить, что Первая мировая была шуткой. Ты не бельгиец. Немцы не разоряли твою ферму. Не насиловали твою сестру. Назови любую войну, какую хочешь. В любой и в каждой войне — в тот момент у кого-то есть, черт подери, серьезная причина, и объясняться перед тобойникто не обязан. Я скажу тебе, что я знаю, Джон, и можешь это напечатать или написать про это в своей хитрожопой колонке. А? Ты готов? Вот что: никакой «всеобщей схемы вещей» не существует. Это просто сраная отговорка для ссыкунов. У настоящего нет никакого права судить прошлое. Или поступать так, чтобы одобрило будущее. Когда враг на пороге, ни то, ни другое не имеет значения. Вот поэтомуя морпех. Оба-на, а вон та? Думаешь, она венгерка? Подожди пять сек!

Морпех рысит к облокотившейся на парапет молодой блондинке с сигаретой — девчонка стоит, зацепив одну голую лодыжку за другую под черными брюками-капри. Джон наблюдает за их разговором, неслышимым на таком расстоянии, видит, как девушка кивает, пускает дым в сторону от Тодда и перекладывает сигарету в левую руку, чтобы протянуть Тодду правую. Проходит несколько минут, прежде чем сержант возвращается к Джону; девушка ждет.

— Хорошо с тобой поболтать, мужик. Заметь: девчонка — бельгийка.Как тебе? С разрешенными нациями я с удовольствием вступаю в отношения.

Тодд жмет Джону руку и возвращается к своей фламандской доярке, предлагает ей руку, спасает от вторжения бошей, ведет ее по набережной и исчезает за маскировочной завесой из туристов, карикатуристов, уличных музыкантов.

V

Надя протягивает старинную руку, затем целует Эмили в обе щеки.

— Знаменитая мисс Оливер! Я так много наслышана о вашем очаровании.

В Надином хриплом голосе сквозит лукавство, и это беспокоит Джона.

Он пригласил Эмили сюда, чтобы она увидела, какую утонченную (более осмысленную, более настоящую, более европейскую, более занятую, более какую угодно) жизнь он ведет в отсутствие их общих друзей. Он пригласил Эмили, чтобы Надя оценила ее для него; либо излечила от тоски, либо сказала, как Эмили завоевать. Он хотел, чтобы Эмили сидела рядом, когда Надя подымет их обоих высоко в воздух, и так они будут сидеть вдвоем на старухиной ладони, голова к голове, подметая волосами потолок, и она увидит из того же выгодного ракурса то, что видел он, и весь порядок вещей будет ясен.

Вместо этого уже через несколько минут стерильной брызгучей болтовни ни о чем Джон отчаивается: у немощной старухи-пианистки не хватит сил удержать двоих; сегодня она слишком слаба, она и одного Джона не поднимет. Джона берет досада на то, что он сидит в каком-то дрянном джаз-баре между надоедливой старухой и девушкой, которая терпит его присутствие только из своей среднеамериканской вежливости. Ожидая, что Надя признает Эмили идеальной, ожидая, что Эмили признает Надю значительной, он сам признаёт их обеих невыносимыми. Он вызывается сходить за напитками и, осушив в баре, невидимый для них, первые два «уникума», не торопится возвращаться.

Когда он возвращается, женщины обсуждают его свежую колонку, как раз о Наде.

— Милый Джон Прайс, — говорит та и похлопывает его по руке, благодаря за «Роб Рой». — По-моему, ты меня сделал слишком занимательной, но это такая мелкая придирка, да? Гораздо лучше быть слишком импозантной, чем слишком глупой, так? — Она улыбается Эмили. — Твоя подруга сейчас объявила, что работает кем-то в услужении у вашего посла.

— Ну, если точно, не в услужении.

— Тогда, если точно, где?

Надя звякает своим бокалом о бокал Эмили, и ее губы круто выгибаются — кажется, она вот-вот расхохочется.

— Ну, я составляю его расписание, конечно, выполняю какие-то мелкие поручения.

— Милая моя, зачем на таких делах у них такая милая девушка?

— Я внимательный к деталям человек. Я…

— О, дайте мне посоображать минутку: вы встречаетесь со столькими разными очаровательными людьми, и они поражаются, что служанка посла — такая обаятельная и осведомленная девушка. И эти очаровательные люди все время раскрывают вам свое сердце.

— Я, кажется, умею слушать. Да, думаю, умею. И я иногда сталкиваюсь с интересными людьми, но вообще-то на мне скорее расстановка стульев перед обедом.

— Ты это слышишь, Джон Прайс? — И Надя все-таки хохочет, и наклоняется, чтобы дотронуться до его руки, как будто они вместе пошутили. — Это восхитительно.

Джон не узнает ни одной реплики из своего сценария вечера, подозревает, что Надя, видимо, уже пьяна.

Эмили спрашивает Надю, где та училась играть на фортепиано.