Прага. Инструкция по соблазнению

Интересно, удержится ли она от того, чтобы спросить у Тонды про Мира. Надо постараться, потому что каким бы ни был ответ, он её не порадует. Если она услышит, что Миреку так же плохо, как и ей, то умрет от дичайшего чувства вины. Пока ей кажется, что она только себе жизнь поломала, с этим еще можно как-то смириться, а если узнает, что еще и ему, тогда совсем труба. Впрочем, если Тонда скажет, что Миру хорошо и он нашел себе новую девушку, то тогда вообще непонятно, как и зачем жить дальше.

Лара нажала на ручку двери и потянула её на себя. Растянувшиеся было в улыбке губы застыли на лице странной гримасой, да и вся она моментально окаменела, потому что эти плечи и эти руки она бы узнала из миллиона. И эти взъерошенные волосы, и вот эти белые скейтерские кеды с черной полосой.

Парень, стоявший спиной к двери и весело болтающий с Машей, тоже замер.

Широкая спина дрогнула, и он обернулся. На Лару уставились такие знакомые и такие любимые зеленые глаза. Полные холодного бешенства.

Мирек столько раз представлял себе эту встречу. Пока покупал билет на самолет (и потом еще на один самолет! Ничего себе у них страна огромная!). Пока летел, пока чуть не заблудился в незнакомом городе, пока использовал все свое обаяние, чтобы убедить девочку-секретаршу позвонить Ларе. Пока ждал и дергался от каждого скрипа двери, от каждого шага за спиной. И вот это наконец случилось. Лара стоит перед ним.

И первый, самый животный порыв — это схватить её за плечи и трясти. До синяков. Чтобы ей хоть ненадолго стало так же больно, как и ему. И, наверное, если бы Лара выглядела, как в Праге (а именно такой она рисовалась в его мыслях) — счастливой, расслабленной, улыбающейся — он бы так и сделал. Ненавидел бы себя потом, но точно вцепился бы в неё сейчас, как бешеный дикий зверь, и вытряс всю душу. Как она могла взять и уехать?! Просто блядь взять и уехать?! Ни сказав ему ни слова! Оставила только это письмо гребаное. Он сначала от души врезал Тонде за то, что тот ему не позвонил и не задержал Лару, и только потом прочел. И снова очень захотел кому-нибудь дать в морду. Потому что всё это было за гранью его понимания!

Миреку казалось, что в нем плещется настолько сильная и жгучая ненависть, что её ничем не вытравишь. От этой дикой черной злобы он уже не мог спать, дышать и жить, поэтому и приехал. Посмотреть ей в лицо и все высказать. И, может, узнать — почему так поступила. Почему сбежала, даже не попытавшись поговорить.

Но он смотрит сейчас в эти испуганные измученные глаза и понимает, что ненависть испаряется, как капли воды на раскаленной поверхности. Он хочет злиться, но не может. Потому что видит перед собой тень той Лары, которую знал: поникшие плечи, исхудавшее побледневшее лицо, синяки под глазами. Не похоже, что ей хорошо, какая бы на то ни была причина.

Поэтому Мирек просто молчит и смотрит на Лару.

А Лара молчит и смотрит на Мирека.

Секретарша Маша чувствует неладное и переводит вопросительный взгляд на Лару. — Лариса Дмитриевна, вы же его знаете, да?

— Знаю, — она с трудом выталкивает слова изо рта. — Спасибо, что позвонила, Маш. Но…

— Но мы пойдем поговорим, — перебивает её Мир и дружелюбно улыбается секретарше, хотя глаза его при этом остаются холодными. Он бесцеремонно хватает Лару за плечо, выволакивает в опустевший коридор, усаживает на подоконник, а сам встает так, чтобы она не могла сбежать.

— Почему сказал, что ты Тонда? — её голос звучит глухо, а взгляд устремлен в пол.

На него она не смотрит.

— Kdybys věděla, že to jsem já, přišla bys?[56]

— Já ti nerozumím, — огрызается она и все-таки поднимает глаза, — mluv rusky[57].

— Ale přece rozumíš[58], - хмыкает Мирек, и Лара не находится, что ответить. Она и правда понимает. Весь последний месяц у нее фоном вместе музыки звучит в наушнике чешское радио. Потому что там говорят так же, как Мир. С этими протяжными гласными, грохочущим «р» и странным «л». Но сейчас она не готова вести разговор на чешском. Честно говоря, она и на русском-то не очень готова.

— Мииир, — тихо шепчет Лара, — пожалуйста.

И видит, как у него дергается щека. Он на мгновение, как от резкой боли, прикрывает глаза, потом распахивает их и сумрачно глядит на Лару.

— Хорошо, — угрюмо говорит он, — давай на русском. Поговорим. Мы же поговорим, да?

— Поговорим, — эхом отзывается Лара и вцепляется пальцами в край подоконника, чтобы не было видно, как сильно у нее трясутся руки.

— Почему ты уехала?

— Я тебе все написала в письме, — устало отвечает она. — В университете назревал скандал, я согласилась разорвать контракт и тихо уйти, чтобы не подставлять тебя.

— Меня?

— А кого еще? Я не думаю, что тебе было бы приятно слышать про нас все эти грязные сплетни.

— Плевал я на это.

— И еще я сделала это для того, чтобы тебя не отчислили из ЧЗУ! Иначе твой папа…

— Ларко, — перебивает её Мир, — но я все равно бросил университет.

— Ч-что? — она недоверчиво моргает и вглядывается в его лицо, как будто ищет признаки того, что он шутит. — Почему?!

— Не хотел там оставаться. А еще им не понравилось, что я ударил преподавателя.