Прага

Но Габор не собирается вечно — или даже просто долго — оставаться младшим в команде. Когда-нибудь Верх Патетики — вице-президент — устанет жить здесь фактически неграмотным, тоска по старым добрым обедам в «Самшите» и «Ватном жирафе» одолеет его, и он отвалит обратно в Нью-Йорк с байками о чудных венграх (которых, говорит Чарлз, ВП знает, может быть, двух, включая офис-менеджера). К этому моменту ценность Чарлза для фирмы будет так очевидна, что его продвижение на пост директора отделения или, по крайней мере, на должность, где принимаются решения, произойдет само собой.

В противном случае, говорит он Джону, если только Будапешт останется таким, как теперь, Чарлз в тот же день без труда найдет инвесторов для проекта, который выберет сам. В Венгрии добывать деньги чудо как легко, объясняет Чарлз. Они чавкают под ногами в вестибюле любого отеля. Нужен только костюм и ведро. Скучающие богачи и голодные востроглазые посланцы скучающих богачей заняли почти все номера в лучших отелях: смело ведут «сбор фактов», со значительностью напоминая друг другу, что, «раз демократия требует свободного рынка, каждое высокодоходное вложение — это не меньше, чем мощный прорыв к свободе».

— Тебе, Джон, эти ребята понравились бы. В фойе «Форума» дохлой кошкой не размахнешься, не посшибав их с ног и не увидев, как у них из карманов деньги сыплются.

С несколькими такими паломниками капитала Чарлз встречался в своей конторе, на приемах в посольстве и в вестибюлях. По его осторожным прикидкам, средства, которые ему понадобятся, чтобы сделать состояние на верном кандидате по своему выбору, он сможет найти за полгода или меньше.

XIII

Кто победил в Холодной войне? Мы. Наше поколение.

Наши жертвы сломали хребет чудовищу Коммунизма. Да, согласен, конечно: родители пережили дни мерцающей черно-белой хроники кубинского ракетного кризиса и Вьетнама. Но мы, кто родился при Джонсоне, Никсоне и Форде[7] — поколение триумфаторов. С рождения мы готовились к Армагеддону; мы не знали ничего другого, кроме гарантии взаимного уничтожения, — и мы ухом не вели. Мы взрослели, в упор глядя на Брежнева, Андропова, Черненко, Устинова. Нас приучили к их каменному молчанию, сморщенным лицам и кратким правлениям. Когда Горбачев высунул голову из кремлевского бункера — что он увидел? Он увидел нас, как мы идем в колледж, вполне готовые довольствоваться слегка урезанными студенческими займами, чтобы хватило денег на «Звездные войны»,[8] делаем, что должны, голосуем за Рейгана.

Профилирующим предметом у нас была советология; мы листали книжки про коммунизм, ни разу не усомнившись в никчемности этой ужасающей доктрины. Никаких кембриджских шпионских колец, никаких красноватых сочувствующих в наших рядах. Над теми, кто ехал выращивать овощи для сандинистов, смеялись, и они возвращались домой вразумленными. Мы читали ЦРУ-шные романы-технотриллеры — все до одного. Смеясь, мы вставали на воинский учет — в таких количествах, что Кремлю впору было задрожать. И не забывайте, мы были поколением, вдохновившим «Эм-ти-ви» и «Си-эн-эн»; никакая берлинская стена не могла загородить от них, и ни один полнокровный восточный немец, оказавшись перед выбором между Мадонной и Хонеккером,[9] между «Полицией Майами. Отделом нравов»[10] и Штази не мог не думать, что пора что-то менять.