Прайд. Кольцо призрака

Анна провожала взглядом каждое движение Андрея. Он поцеловал ее в висок, в бровь, поцелуй был холодный и твердый.

Протяжный скрип и на конце: тук! Это Лапоть с той стороны толкнул дверь.

Ушли… Зябко как. Батареи плохо греют, что ли. Все отблескивает опасно. Это не хрусталь, бритвы, провернутые в мясорубке. Пастух и пастушка слиплись в фарфоровом поцелуе, и ветер бесстыдно заголил круглые ягодицы. Временно, временно… Ой, до чего пописать хочется. Даже не знаю, где уборная.

Анна вышла в темный коридор. Тут, что ли? А входная дверь? Где она? Дорожным знаком высветился прозрачный янтарный локоть, и хризантема на плече хрустела бабочкой.

– Кухню ищете? Правая горелка будет ваша, – скрипнул голос, – там мое мясо сейчас варится. И не ходите в сапогах, у нас в тапочках ходят.

Открылась еще одна темная дверь, засветился маленький грот уборной с низким унитазом. Из уборной, держась за руки, вышли старушка и мальчик с прохладным прозрачным лбом.

– Это у вас ножки? – ровным голосом спросил мальчик.

– Тебе туда? Иди, иди, не пахнет, – ласково сказала старушка, за повисшую руку уводя мальчика. – А Петенька у нас больной, неполноценный. Заходи к нам, телевизор будем смотреть.

Старушка толкнула стену, в стене оказалась незаметная дверь, открылась комната, полная зеленого золота. Между окнами лежала горками уложенная антоновка, и, напитавшись солнцем, уже светила сама, и каждое яблоко было обведено мреющим венцом. Белые подзоры на высокой постели, толстой домашней вязки. Умильно светила маленькая красная лампада под иконами в правом углу.

– Как у вас хорошо, – щурясь от сочного пахучего света, сказала Анна, ступая на пестрый опрятный половик.

«Тут – рай», – подумала она.

– И вправду хорошо, – заулыбалась старушка. – Мы с Петенькой хорошо живем, чего Бога гневить. Я на Петеньку заказы получаю в магазине. Спец – называется магазин-то. Телевизор по талону купили. Дочка моя померла, стеной ее на производстве задавило. Царство ей Небесное! – Старушка важно перекрестилась. Медленно и низко поклонилась иконам, легко выпрямилась. – Вино пила от жизни. А добрая была, всех жалела. Муж-то ее теперь от алиментов бегает, да Бог с ним. У него дети пошли хорошие, здоровые, пусть его. Нам с Петенькой хватает. – Старушка рассказывала с ласковым удовольствием, видно, не единожды повторенное. – Вот только Лариска, соседка моя, что комнату тебе сдала, со всеми лается. А как ей не лаяться, если она собак рожает и продает. Три сучки держит и кавалера к ним. Большие деньги берет. А потом через организацию ихнюю собачью продает. Собаки страшные, не приведи Господь. Все морды в репьях. А какая прежде, до Лариски, девушка тут жила… Да ты садись, садись.

Анна села, и тут же перед ней сама собой появилась чашка с горячим чаем, а в стеклянной вазочке – крупный колотый сахар.

– Какой у вас чай! – Анна с наслаждением сквозь пористый сахар всосала горячий чай. – Давно с таким сахаром не пила.

Клеенка на столе чистая, не липкая, была тоже обвязана кружевом, и это понравилось Анне, никогда такого не видала.

– Все вяжу, вяжу, кружева всякие, не могу долго этого врага смотреть. – Старуха указала локтем на телевизор, заботливо укутывая чайник чем-то теплым. – Говорят, где иконы, нельзя телевизор держать. Так у нас помещение одно, не разбежишься. А ниток сейчас нет, не вяжу больше, весь запас извела.

Анна даже не заметила, как в глубокой тарелке появилась желтая, готовая расколоться от спелости антоновка, а рядом толсто нарезанная колбаса.

– Мне лучше еще чаю, если можно, – попросила Анна.

– Ты пей, умница, не брезгуй, – обрадовалась старуха, – вот девушка, ну, что до тебя в комнате жила, где теперь Лариска. Тоже приходила чай пить. Любила. А Лариске я говорю: «Язвы на тебя нет». Вот грех-то, ругаться меня заставила. – Старуха, осуждая себя, с укоризной покачала головой.

«Девушка, Лариска…» – эти чужие слова обтекали Анну. Она только думала, вот допьет чай и удобно ли попросить третью чашку, такая жажда мучила ее.