Прайм-тайм

— Думаю, ничего страшного не случится, если я скажу, — медленно произносит он, как бы раздумывая о возможных последствиях, и показывает мне книгу. — На самом деле я как раз перечитывал одну из них. — Он пробегает пальцем по странице, видимо просматривая оглавление в поиске нужной страницы. — Вот последняя из тех цитат, что он мне присылал, — говорит Джош и принимается читать:

И тучами увенчанные горы,
И горделивые дворцы и храмы,
И даже весь — о да, весь шар земной.
И, как от этих бестелесных масок,
От них не сохранится и следа.[23]

Зажав пальцем страницу, он поднимает на меня взгляд, намереваясь что-то пояснить. Но я не в силах удержаться.

— «Буря», да?

И едва ли не покатываюсь со смеху. Пожалуй, никогда раньше не видела, чтобы у кого-то по правде отвисла челюсть. Так что Джош первый, и теперь он с трудом приходит в себя.

— Извините, — говорит он, продолжая таращить на меня глаза. — Я, конечно, смотрел ваши расследовательские репортажи, но как-то не признал в вас знатока Шекспира.

Он очень и очень мил. И это так лестно, что он помнит меня по передачам. Мне прекрасно известно одно из главных правил журналистики — не флиртовать на работе, но ведь дружелюбие не возбраняется, так? Ну, точнее, не совсем так, но я обещаю себе не переходить границу.

— Мама постоянно говорила мне, что квалификация специалиста по Шекспиру оставит меня без работы, — рассказываю я, демонстрируя обаяние и образованность, но стараясь не выглядеть самодовольно. — И все же время от времени это приходится кстати.

— Впечатляюще, — замечает Джош, захлопывая книгу. — Так или иначе, это только одна из цитат. Он просил меня опознать каждую и прислать ему две последующие строчки.

— «Мы созданы из вещества того же, / Что наши сны. И сном окружена / Вся наша маленькая жизнь», — цитирую я. — Так там дальше, верно?

— Очень хорошо, — кивает Джош, выражая профессиональное уважение. — Кто же знал, что вы, телевизионщики, такой кладезь знаний!

Сквозь стекла его очков я замечаю маленькие морщинки, какие чаще всего образуются у любителей посмеяться. Джош рассеянно сгребает рукой копну волос, в беспорядке ниспадающих на лоб. Я замечаю, что седина основательно подернула его волосы, и решаю, что ему, должно быть, чуть за пятьдесят — и точно не больше пятидесяти пяти. Ощущаю, как «граница» становится все тоньше и тоньше.

— Стойте-ка, — говорит он. — Позвольте мне показать вам еще одну цитату, которую прислал Брэд. Она посложней.

Наблюдаю за тем, как он встает и, отвернувшись к книжному шкафу, медленно водит рукой по линии из разноцветных корешков. В холле раздается смех, где-то хлопает дверь. В этом есть что-то… знакомое.

Я что, была здесь раньше? Нет. Это было давно.

В тот день, когда я встретила Джеймса. Милашку Джеймса.

Тогда у меня еще были темно-каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор, как у Глории Стайнем[24], и собранные в хвост. В тот день на мне была невероятно короткая юбка. Но это не столь важно. И была я Шарлотта Энн Макнэлли, радиорепортер. Первая настоящая работа после колледжа, без договора, за пять долларов в час. Меня не отпускала мысль о надвигающемся дедлайне, и я понятия не имела о том, как впихнуть информацию о принятии нового Закона о чистой воде в тридцать секунд сюжета.

Вдруг я услышала, как в коридоре кто-то смеется, где-то хлопнула дверь. Я поняла, что в комнату кто-то зашел, и обернулась. Даже сейчас помню, как едва смогла удержаться на кресле, увидев его. Эти скулы. Костюм в тонкую полоску. Пленительная улыбка, сулящая рай на земле. Я даже не слышала его голоса. Да и какая разница, что он говорил в интервью. Дедлайны смешались в моей голове, время испарилось, звуки исчезли.

На свадьбу — которая состоялась всего несколькими месяцами позднее в секретариате ратуши, освещенном люминесцентными лампами, — я надела розовый костюм из заменителя замши и белые чулки. Это прекрасное лицо было единственным, что я видела в своем будущем. Несколько месяцев его ошеломительная внешность отвлекала меня от его ошеломительно лживой жизни. Но со временем я стала заглядывать в книгу, напечатанную под этой глянцевой обложкой, и обнаружила, что это не роман, а скорее автобиография. Собрание сочинений о самом себе.

Наполовину полон или наполовину пуст? Жизнь с Джеймсом, как я поняла, всегда будет наполовину пустой, и только я в состоянии снова наполнить ее. Он хотел изменить мир, но, видимо, только ту его часть, которая находилась за пределами нашей квартиры.

Его работа? Полезная и достойная. Моя работа? Вполне ничего, когда я дома готовлю ужин. Его сверхурочные? Полезные и достойные. Мои сверхурочные? Доказательство тому, что я забочусь только о своей карьере. Мое с трудом завоеванное интервью для «Третьего канала»? Жалкая попытка сравняться с его публичным успехом. Мой Милашка Джеймс оказался сущим ребенком. Я выросла, а он нет. Это я ему и сообщила.