Прах и пепел

Бывал Шарок и на других собраниях, устраиваемых для эмигрантов, примелькался там, появились знакомые. Он сбрил усы и бороду, чтобы при случайной встрече не узнал его Третьяков, а встречи с Викой не опасался: Вика в Лондоне с мужем, одним из ближайших сотрудников генерала де Голля. А вскоре перестал опасаться и Третьякова: немцы его арестовали как советского агента, значит, воспользовались данными французской полиции: та подслушала исповедь Плевицкой. Правильно он поступил, оборвав связь с Третьяковым.

Стройный, голубоглазый, русоволосый, в приличном костюме, сдержанный, аккуратный, Шарок производил хорошее впечатление. Но с выбором не торопился. Силу набирал НТС – Национально-трудовой союз, молодые прибавляли в скобках к этому названию (НП) – новое поколение. Из Югославии перебрались в Германию, активно сотрудничали с немцами: в лагерях для военнопленных вербовали «добровольных помощников» в немецкие вспомогательные, охранные, полицейские части, потом вербовали в армию Власова и в национальные формирования СС. Перед несчастными военнопленными, которых Сталин объявил изменниками, вставала дилемма: неизбежная смерть в лагере или жизнь на службе у немцев, многие выбирали жизнь. Перед Шароком такая дилемма не стояла. Подбирал НТС и людей для работы в Восточном министерстве, но служба на оккупированной территории СССР в районной администрации в глухомани не устраивала Шарока. И он обдумывал, тянул время, не мог решить. Однажды поймал себя на мысли, что отвык сам решать, давно уже за него решали другие. Решили они и на этот раз.

Как-то в феврале сорок второго года поравнялся на улице с Шароком человек. Трость, пальто, шляпа, но по тому, как нарочито замедлил шаг, Шарок почувствовал опасность, отодвинулся, поднял глаза и похолодел – на него смотрел «Алексей», тот самый, что приезжал в Париж для ликвидации сына Троцкого, Льва Седова, бывший боксер, поразивший в свое время Шарока своим блестящим французским языком. Шарок знал, какие специальные поручения выполняет «Алексей» из группы Якова Серебрянского. Но как он очутился здесь?! Уже давно расстрелян и сам Яков Исакович Серебрянский, и все «Яшины ребята». «Алексей» протянул руку, произнес по-французски:

– Жерар Дюраль, или просто «месье Жерар».

Они зашли в кафе, сели в углу, попросили кофе. Кафе было пусто, хозяин возился за стойкой.

– Почему растерялся, разве никого не ждал? – спросил «Алексей» опять по-французски – и дальше весь разговор они вели на французском.

Ощущение опасности не покидало Шарока. Может, выхватить пистолет, застрелить его, потом хозяина и исчезнуть. Пальто и шляпу не снял – наготове сидит, место выбрал напротив окна и плотно закрытой двери (февраль как-никак), сбоку хорошо виден хозяин – все мгновенно проделает.

Не спуская глаз с рук «Алексея», Шарок ответил:

– Я слышал, будто бы Якова Исаковича и всю его группу посадили.

«Алексей» отпил немного кофе, поставил чашку на стол, посмотрел на дверь, Шарок не спускал с него напряженного взгляда и вдруг увидел, что черты его лица вовсе не стерты: хорошо обозначены твердые скулы, как у многих боксеров, немного приплюснутый нос, взгляд не тусклый, а цепкий, пронзительный. Странно, ничего этого Шарок раньше не замечал.

– Мне тогда сунули десятку, – сказал наконец «Алексей», – остальных расстреляли. С Яковом Исаковичем почему-то тянули, сидел в камере смертников, дожидался, это его и спасло. Началась война, «хозяин» спрашивает «нашего»: «А где Серебрянский?» – «Сидит в тюрьме, дожидается расстрела». «Хозяин» говорит: «Что за чушь?» Ну, «наши» быстренько в камеру, вытаскивают Якова и отправляют в санаторий, ему ежовские холуи отбили печень и почки.

Он снова отхлебнул кофе, держит чашку в руке, слава Богу!

– Яков Исакович потребовал вернуть группу, а от нее остался я один. Такую команду уничтожили, погубил разведку Ежов, алкоголик, педераст!

Поразил Шарока не сам рассказ, а откровенность «Алексея», свободно говорит о «хозяине» – товарище Сталине, о «наших» – Берии и Судоплатове… С чего бы это? Не усыпляет ли таким образом его бдительность?!

«Алексей» вдруг усмехнулся:

– На мои руки поглядываешь, решил, я по твою душу пришел?

– А меня за что? – деланно рассмеялся Шарок.

– А меня за что? – сощурился «Алексей».

– Ни за что, конечно, – поспешил согласиться Шарок.

– А вот тебя, между прочим, как раз есть за что.

– Алексей, о чем ты говоришь? – Шарок даже привстал.

– Я тебе назвал свое имя – Жерар.

– Прости, Жерар, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Ты ведь заложил меня, не так ли?

– Я? Тебя?

– Да, ты меня. По делу Седова.

Объяснительная записка, написанная им в Москве, мгновенно возникла в памяти Шарока.

– Я написал, как было, только факты, никаких оценок.

– Никаких оценок? «Приезжал, провел акцию, в результате которой обесценил источник исключительно важной информации» – это разве не оценка?!

Черт возьми! Не зря он колебался тогда, писать или не писать эту фразу. Будто предчувствовал.

«Алексей» допил кофе, поставил чашку на стол.