Прах херувимов

Ларик помялся около двери мастерской, боясь того, что может там увидеть. Наконец, досчитав до трёхзначной цифры, он открыл дверь и сначала робко заглянул внутрь. В салоне больших изменений не наблюдалось. Лишь полупустая банка с краской валялась на полу, капли собрались в лужицу, но настолько незначительную, что считать это вторжением и разрушением не стоило. Он мог и сам неуклюже поставить препарат на стол.

Мастер тут же распахнул все окна, хоть в салоне было достаточно свежо. Но запахи красок и растворителя вызывали сейчас сильный приступ тошноты.

Он выпил прохладной воды из бутылки и постарался несколько раз присесть, чтобы прийти хоть в какую-нибудь норму. Потом достал чистый лист бумаги и кохиноровский мягкий карандаш. Секунду посидел, закрыв глаза и вспоминая, а когда вышел из задумчивости, из-под острия его карандаша полетели лихорадочные линии.

Первым выплыл большой черепаший панцирь. Тугой, похожий на бубен шамана и так же испещрённый непонятными знаками. Явно символами, которые Ларик сейчас старался просто запечатлеть: быстро, по памяти, механически и не вдаваясь в смысл. Он расшифрует их чуть позже, сейчас главное держать на кончике карандаша тающую в дневном свете память о сне. Из массивного панциря вытянулась перепончатая лягушачья лапка, слишком хрупкая и тонкая на его фоне.

Быстро набросав растопыренную лапку, он, так и не приступив ко второй, широкими штрихами обозначил большой клюв над уже готовой частью эскиза. Ещё через несколько секунд на Ларика с листа посмотрели огромные, по-детски обиженные глаза неведомого существа. Как там звучало во сне, просачиваясь в реальность: «Эни, бэни…»? Дальше Ларик не помнил.

Это существо пришло из бессознательного детства, чтобы наказать неведомого мальчика Мошку, но заявилось почему-то к нему, Ларику. И Ползень… Мастер вздрогнул. Наверное, не просто так этим летом вернулся самый страшный ужас его детских кошмаров. А ещё… Птице-черепаха заговорил с мастером впервые. Что им нужно от него, Ларик не знал. Но должен понять, иначе случится что-то очень страшное. А, может, уже и случилось.

Мастер принялся усиленно думать. Диетолог, имени которого он так и не узнал, вёл себя вполне адекватно, особенно в сравнении с некоторыми клиентами. Вообще чрезвычайно нормальный чел. Ну да… Он немного опасался, но в этом не было ничего необычного, все волнуются в первый раз. Без пяти минут покойник сам процесс перенёс спокойно и потом, когда уходил, не выглядел как-то странно.

Из жилой части дома раздался телефонный звонок. Издалека и приглушённо, но Ларик всё равно вздрогнул. Рука, держащая карандаш, дёрнулась, и линия прочертила на покатом лбу птице-черепахи знак «зеро».

– К чему бы это? – рассеянно подумал Ларик и поковылял в дом, кляня себя за то, что оставил мобильный в спальне.

***

– Аида, я ушла! – крикнула в полную мурлыкающих звуков какой-то детской песенки тёткину комнату Яська.

Она только что с трудом уговорила Ларика встретиться на пляже.

– У тебя есть ко мне что-нибудь?

Из комнаты высунулось лицо Аиды, классически и картинно измазанное тёмной маской для улучшения внешнего облика.

– Очень даже есть. Но ты все равно иди. И, кстати, освободи своё чрезвычайно плотное расписание на завтра. Будем варить сидр.

Яблок в саду вызревало из года в год невероятно много, но приморцы, развращённые фруктовым изобилием, их игнорировали. Налившиеся соком плоды тяжело падали в листву, и тогда казалось, что кто-то ходит ночью по саду.

Аида сначала печально взирала на гниющие плоды, а потом разорилась на яблокодавилку. Несколько лет назад они с Яськой поставили свою первую бутыль с сидром, тщательно прошерстив интернет. Яська в тот, первый, год пить ЭТО не рискнула, но, приехав на следующее лето, обнаружила, что вино исчезло без следа, и довольная Аида сообщила ей, что всё получилось.

Теперь это стало у них традицией, обозначенной как праздник созревания яблок. Выбирали время, чтобы обе были свободны и в настроении. Вечером, когда спадала основная жара, выходили в сад с вёдрами и корзинками. Несколько минут просто стояли под деревьями, задрав головы вверх, где в густой листве глянцево отсвечивали налитые яблоки. Лёгкая Аида, обвязав вокруг талии верёвку, на которую цеплялась корзинка, забиралась на дерево. Яська всегда волновалась, что мамина (а теперь уже и её) подруга сорвётся, кричала:

– Аида, осторожнее, ветки хрупкие…

Аида же лишь смеялась своим приглушенным загадочным смехом, от которого у всех окружных кавалеров «чуть за сорок» начинали порхать бабочки в животе (и не только, честно сказать у тех, кому за…), спускала Яське на верёвке наполненную корзинку и поднимала наверх опустошённую. Когда яблок набиралось более чем достаточно, они тащили вёдра на кухню, хорошенько мыли свою добычу и раскладывали на просушку.

Дом наполнялся яблочным запахом, густой дух только что сорванных фруктов висел в нём несколько дней, казалось, он пропитывал насквозь даже стены. Яська заходила с улицы и вертела носом: «Яблочная обитель».