Прах

Впрочем, никаких курьеров и пиццерий тут не было и в помине. Не только в округе, но и в радиусе десятка километров как минимум. Ранее процветающий и подающий надежды Деминск, будучи крупным морским портом, всего за пару десятилетий обезлюдел, выцвел и усох, как сброшенная кожа змеи. Города, по сути, не было, он был давно мертв.

– Для тебя жрать нечего, – предупредила старуха, пропуская кота в жилище. – Надеюсь, ты поймал какую-нибудь ленивую мышь.

Он потерся о темные, испещренные гроздьями лилового варикоза ноги старухи и уже неспеша двинулся вглубь помещения.

Вздыхая, старуха прикрыла дверь и зашаркала следом. На ней был измято-выцветший балахон с накинутым на голову капюшоном и ветхая, протертая до дыр юбка, закрывающая до колен костлявые ноги, обутые в пыльные калоши. Поражала неестественная и даже жуткая худоба и сухощавость этой странной, неряшливо одетой женщины – ее словно выжали, как мокрую губку, а затем положили на подоконник, под лучи палящего солнца, где она основательно усохла, съежилась и растрескалась, и лишь после этого ее швырнули за окно, как окаменевшую воблу. Однако вопреки законам биологии это несчастное создание вдруг ожило, поднялось на ноги и, кряхтя, поплелось по своим делам.

Дын обошел все углы, старательно принюхиваясь, и, не найдя ничего съестного, остановился возле самодельной, донельзя закопченной печки.

– Мяу, – на всякий случай подал он хриплый голос.

– Пошел на хрен, – не глядя на него, буркнула старуха. Она стояла на так называемой кухне, окидывая внимательным взором расставленную на дряхлом столе нехитрую провизию – несколько черствых лепешек, две вяленые рыбы, мутную банку с сушеными ягодами и яблоко с коричневым боком.

Женщина озабоченно покачала головой, затем взяла одну лепешку, зачерпнула мятым ковшиком воды из стоявшего поодаль ведра и заковыляла в другую комнату. Там, у окна, в скособоченной инвалидной коляске притулился высокий тощий мужчина. Наголо выбритый череп и чрезвычайно худое лицо, как и у пожилой обитательницы дома, делали его похожим на узника концентрационного лагеря. Он постоянно моргал, как если бы не был до конца уверен, где явь, а где сон.

На нем был засаленно-белесый спортивный костюм, и лишь при ближайшем рассмотрении можно было догадаться, что когда-то он был черным. Обмякшие ноги неестественно свисали с просевшего сиденья, словно два чулка, набитые мусором. На коленях молодого человека лежала неоконченная поделка из деревяшки – кошачья оскаленная морда. Верхняя часть штанов и весь пол под инвалидом были усеяны стружками.

– Я скоро уйду, – сказала старуха и, помедлив, прибавила: – постараюсь вернуться как можно скорее.

Ее взор уткнулся в резак, который сжимал в руке мужчина.

– Смотри, не порежься.

– Д… Дын, – всхлипнул он, тыкая пальцем в деревянную поделку.

– Ага, я вижу. Знаешь, очень похоже, – похвалила старуха. Новый порыв ветра зашевелил мутную пленку, иссеченную царапинами, как старый пиратский парус. Она подошла к окну и, приникнув к крохотной дырочке в полиэтилене, прошептала:

– Так я и предполагала. Ветер усиливается. Так все и должно случиться. Дай-то Бог…

– Не… ходи, – с усилием выдавил сидящий в коляске.

Старуха погладила его по голове. Недавно сбритые из-за вшей волосы уже начали потихоньку отрастать, и череп инвалида был шершавым, как наждак. Но она любила эти прикосновения. Как и своего беспомощного сына.

Он умоляюще смотрел на нее, и та с болью подумала о собаке, которая смотрит своими влажными глазами на уезжающих хозяев, которые бросили ее на обочине. Просто потому, что надоела.

Но она – не они. И она никогда не бросит своего сына.

И ей нужно во что бы то ни стало сегодня сделать это дело. Пусть даже пойдет снег, град, цунами и разверзнется земля, выпуская наружу смертоубийственное пламя из преисподней. Ни ангелы, ни черти не помешают ей.

Главное – ноги.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ее подвели собственные ноги. А ведь с каждым днем ей все сложнее и сложнее выходить наружу. Будь то поиск еды или тряпок для заделки щелей в их доме.

Она старалась не думать о предстоящих трудностях, с которыми ей придется столкнуться. Потому что последние несколько часов перед глазами старой женщины все отчетливей вырисовывался жуткий образ: время утекает, а она лежит на полдороге с распухшей, одеревеневшей ногой, не в силах продолжить путь, и от этого ее прошибал ледяной пот.

С большим трудом старуха опустилась на корточки, и их лица оказались на одном уровне. Две нескладные уродливые куклы из третьесортного слэшера, одетые в рванину, на которой побрезговали бы спать уличные псы.

– Ромочка. Мне очень нужно. Понимаешь? – медленно, едва ли не по складам произнесла она, заглядывая в беспрестанно моргающие глаза сына.

– Ма…

– Нам нужно, – поправилась старуха. – Нам обоим это нужно. Другого выхода нет.

Роман издал хлипко-всасывающий звук. Так ребенок допивает через соломинку остатки лимонада из бумажного стаканчика. Из уголка его рта потекла слюна.