Практикант[СИ]

— Журналом и занимается. — улыбается девушка. — Журналом и еще шестью приложениями. Досуг, кулинария, красота, семья, здоровье, секс, — официально, словно речь идет о сношениях, правда, международных, сообщает она.

Это же надо, думаю я, выходя на проспект Штефана Великого и размахивая папкой. Третий, а может быть, пятый женский журнал на мою маленькую Молдавию — не отдает ли это махровым феминизмом? При этом ни одного журнала о байкерах, на рычащие мотоциклы которых я, как любой кишиневец, испуганно озираюсь каждый раз, когда их вереницы сотрясают и без того латанные–перелатанные дороги города.

Я шел, развлекая себя нехитрым жонглированием — подбрасывал с вращением папку, стараясь поймать ее двумя — большим и указательным — пальцами. Пару раз мне пришлось нагибаться, поднимая ее, посеревшую от пыли, с асфальта, пока я, размахнувшись, не запустил ее, как в детстве самодельный бумеранг, на крышу музея, в котором, если и здесь не случилось непредвиденного, все еще располагался офис издательства Казаку.

Запустил, а сам перебежал на другую сторону, откуда на всякий случай оглянулся: в отличие от бумеранга, папка не стала меня преследовать.

Вернулось лишь одно воспоминание. О лицее «Igitur» и человеке по имени Сан Саныч.

15

Он явно переборщил со своей ролью. Переиграл, а для актера это гораздо хуже, чем недоиграть.

Я ведь не стал притворяться, что не узнаю его, пусть только и слышал его голос в трубке, когда Сан Саныч позвонил мне спустя пару месяцев по окончании моей студенческой практики.

— Здравствуйте, Демьян, — услышал я тогда в трубке его, как всегда, вкрадчивый баритон.

Своей фамилией Сан Саныч мог гордиться, правда, только в Молдавии. В России сочетание «Александр Морщинин» могло вызвать и снисходительную усмешку — не повезло, мол, с фамилией. Но Сан Саныч давно, вот уже лет тридцать, жил в Молдавии, где каждая русская фамилия звучит по меньшей мере как дворянская. Правда, никто не удосуживался ломать язык его именем–отчеством, поэтому он всегда и без малейших признаков обиды отзывался на обращение «Сан Саныч». В том числе, от многочисленных питомцев лицея «Igitur» — элитного учебного заведения, куда отдавали своих отпрысков состоятельные жители города, и где Сан Саныч отвечал за преподавание истории.

Платное образование здесь было всегда, хотя лицей и задумывался как финансируемый проект одного из наводнивших Молдавию американских фондов по внедрению мировых стандартов образования. Американцы не обманули и информация о фонде–спонсоре по меньшей мере четырежды попадалась на глаза, стоило прогуляться по двум этажам лицея. Не солгала, правда, и администрация лицея — никто ведь не обещал, что за обучение не придется платить.

На педагогическую практику я попал за полгода до выпускных экзаменов в университете и закреплен был, разумеется, за Сан Санычем — добрейшим, как меня предупредили в деканате, человеком.

— Это Морщинин, если помните такого, — как–то отстраненно и даже лениво, особенно в сравнении с моим восторженным «Рад вас слышать, Сан Саныч!», продолжил Морщинин.

Я, естественно, его не забыл — все–таки со времени моей практики минуло пару месяцев, а вот в том, что память не подвела его, виновата была книга. Даже две — академический двухтомник «История Европы», на который он молча и не без зависти косился, заставая меня с ним в учительской, когда перед началом своего урока я по обыкновению кусал ногти и покрывался бледностью.

— Недели на две, если это возможно, — промямлил он, выпрашивая мой двухтомник, чтобы, как я догадался, не спеша скопировать его на ксероксе в учительской.

Сан Саныч и в самом деле оказался хорошим человек, и книги я ему одолжил, причем на месяц. Хотя поначалу у меня были все шансы не понравиться ему, в чем были виноваты два человека — директриса Нелли Степановна Долту, акцентировавшая внимание на моих ошибках и я, эти ошибки совершавший.

Нелли Степановна преподавала физику и возможно, поэтому ее появление за последней партой на моем дебютном уроке в одиннадцатом классе — по теме послевоенного устройства мира и начала «холодной войны» — стало для меня неожиданностью. Да что неожиданностью — по меньшей мере неприятностью, которую все же нельзя назвать сюрпризом, ведь учитывая ее директорский пост, можно было предположить не вполне приятные последствия.

И все же меня словно приковали к стулу, с которого я так и не встал ни разу на протяжении всех сорока пяти минут урока. К тому же не сняв с себя пуховика, в чем, однако, я вполне мог, даже не вставая со стула, упрекнуть городские власти: несмотря на легкий снежок за окном и третью неделю ноября на календаре, отоплением в городе могли похвастаться лишь несколько больниц, да сами хозяева высоких кабинетов.