Практикантка

И запустила, и нарастила, прости господи, шар величиной с… Даже не скажу, а то кушать не сможешь. Он уже в прямой кишке закаменел. Ужасная безответственность. Оправдывалась: скотина, сенокос, пасека: как раз пчёлы роятся… Некогда, мол, было обращать внимание на такую ерунду.

Что прикажете делать? Слабительное нельзя, клизму нельзя, микроклизмы не помогают. И Олег Павлович велел Свете (сестре из другой смены) отложить все дела. Сесть и выковыривать этот кусок метеорита из заднего прохода. Потихоньку, пальчиком – в перчатке, разумеется.

Света выколупала кое-как полкамня, несколько раз зажимала рот и убегала в уборную. Потом расплакалась. Расстегнула халат, бросила на пол. Сказала, что пускай её увольняют, но она больше этого делать не будет. И вообще, это не их больная, а гинекологическая. Пускай везут в район и там ведут в ней археологические раскопки…

– И что?!

– Ничего. Олег Павлович, благо был не занят, засучил рукава и доделал за неё работу. Никто Свету, конечно, не уволил. И даже дисциплинарное взыскание не наложили: он на утренней планёрке промолчал о том случае. Но самое обидное: та женщина как должное приняла. На то и врачи, чтобы в дерьме ковырялись и помалкивали. Хоть бы литровую баночку мёда… Куркули. Да и не больно надо, – она сладко зевнула. – Спи давай.

Спасибо, Людочка, удружила. Уснёшь теперь…

***

Наутро – Аня уже сдала смену – привезли маленькую девочку прямо из детского садика. Возможно, одну из милых «горошинок», которых видела в автобусе Аня. Острый аппендицит. И что-то в операционной у старого хирурга с ассистентом пошло не так.

Санитарка сломя голову бежала за Олегом Павловичем. Он тоже собирался домой отдыхать. Денди лондонский: в светлом элегантном костюме, в мягкой шляпе и с тросточкой (мягкую шляпу и тросточку Аня мстительно придумала в воображении). Но тотчас без слов отправился в душевую: намываться и облачаться в операционный костюм.

Аня шла сосновым бором в посёлок, где квартировала. В бору было полутемно, прохладно, чисто и уютно, как в горнице. Пахло хвоёй и грибами. Под ногами ковром пружинил зелёный замшевый мох.

В детстве, гуляя в таком же бору, Аня придумала стишок и подарила маме на день рождения. И сейчас шла и бормотала полузабытое:

Много цветов на свете:

Кремовых роз и чёрных,

Тонких росистых тюльпанов

И эдельвейсов горных.

Хрупких не счесть нарциссов,

Как и лучистых лилий,

Много фиалок пышных

И хризантем изобилие.

Но почему, почему же

Только лесной подснежник

Тих и прозрачен, и нежен

В талых сугробах вешних?..

С грустным стеклянным звоном

С милой ушел поляны.

И для любимой самой

Утром несу его – маме…

…Вдруг поймала себя на мысли, что совершенно спокойна за девочку-горошинку. Потому что сейчас рядом с ней был этот противный хирург, этот гадкий, необыкновенный Олег Павлович.

***

В тихий час в санитарскую заглянула Люда с таинственным, девчоночьим лицом:

– Эй, практика! В девятой женщина умирает! Хочешь посмотреть? Пригодится!

Все знали, что девятая палата – и не палата вовсе, а огорожённый простынёй конец коридора на две коечки. За глаза её звали «мертвецкая». На одной койке жила ничейная старушка, а на другую клали умирающих.

На цыпочках, как преступницы, прокрались в «мертвецкую». Ничейной старушки не было, а на другой вытянулась женщина – плоско, будто тела не было вовсе. С белой наволочкой пронзительно контрастировало ярко-жёлтое застывшее лицо. Жёлтый цвет – жизнеутверждающий, тёплый, весёлый и самый любимый Аней. Только не в этом случае. Желтизна налилась тяжёлой, трупной с зеленью, бронзой.

– Гепатит С, – прошептала Люда. – Маска Гиппократа.

Женщина смотрела в потолок глазами-пуговицами. Через равные промежутки времени стонала на одной ноте. Будто баюкала сама себя, но жуткое было это баюканье. Лицо у неё было гладкое и молодое. Но Люда сказала, что ей 46 лет, у неё пятеро детей. А кожу омолодила, туго натянула на скулы, спрыснула бронзовой краской болезнь.

Вошла старшая медсестра. Хмурясь, пощупала у женщины пульс. Поправила капельницу.

– Это чтобы она быстрее уснула? Чтобы не мучилась? – прошелестела Аня из угла.

Старшая уничтожающе взглянула на глупую Аню:

– Она и так уже ничего не чувствует. Мы просто поддерживаем сердечную деятельность.

– Зачем?!!

– Затем, что не знаю как нынче у вас, молодых, – неодобрительный кивок в сторону ординаторской. – А мы давали клятву до последнего дыхания бороться за жизнь пациента! И (язвительно) у нас что, уже все дела переделаны? Развлечение себе устроили. Бесплатный цирк.