Прапорщик Щеголев

Вдруг Мишка остановился, поставил кувшин с водой и бросился к чему-то, лежавшему на земле.

– Осколок! – радостно закричал он, показывая Ване кусок металла с рваными краями.

Ваня молча взял осколок и положил в карман.

– Найдешь себе еще, – сурово заметил он.

Мишка обиженно зашмыгал носом и замолчал. Но через минуту он снова заговорил.

– А если Лясандра Петровича ранит? Чем перевязывать? Тряпочек бы захватить...

– Да ты что говоришь! – заорал на него Ваня. – Как это так ранят?

– Все может быть. Палят-то как, не слышите разве?

– Чего же ты раньше молчал, когда дома были?.. – снова набросился Ваня. – Задним умом крепок! Беги домой, хватай из белья, что под руку подвернется, а я здесь подожду.

Досада Вани усиливалась. Вот он, гимназист пятого класса второй одесской гимназии, образованный человек, а мужиченок оказался куда догадливей его. Зато на батарею он его не пустит. Один пойдет, а Мишка останется на берегу. Мишка вернулся очень скоро... В руках у него был сверток с полотенцами...

– Вот... Три только нашел... – сказал он, с трудом переводя дух.

– Ну, айда!.. – сухо приказал Ваня, поднимая корзину с едой. Они добежали до мола. Здесь клубилась пыль, вился дым, кругом грохотало, жужжало, свистело. С обрыва, на котором стояла Воронцовская колоннада, дождем сыпались камни.

Ваня придержал Мишку за плечо.

– Посиди где-нибудь тут. Я скоро вернусь... Нечего тебе на батарею ходить – мал еще!..

– Почему же я мал? – удивился Мишка. – Ведь однолетки мы... И я проведать хочу...

– Поговори мне! – прикрикнул Ваня и выразительно показал кулак. Затем он сунул полотенца в корзину, взял у Мишки кувшин. На глазах у казачка появились слезы... Но Ваня этого не видел: он быстро бежал по молу, направляясь к батарее.

На молу было очень страшно – грохот стоял нестерпимый, клубы дыма закрывали путь, бежать приходилось осторожно, чтобы не попасть, в яму от бомбы и не пролить воду. По дороге мальчику стали попадаться убитые люди и лошади, разбитые зарядные ящики, повозки... Ваня уже жалел, что не взял с собой Мишку.

Первое, что заметил Ваня на батарее, это пламя из ядрокалильной печи, высоко поднимавшееся к небу. В обгорелых, покрытых копотью людях Ваня с трудом узнал солдат. Сразу же увидел он и прапорщика. Щеголев стоял на самом верху и размахивал саблей. За каждым взмахом следовал гром выстрела. Ваню охватила гордость: этот герой – его друг, живет у них в доме!

Ваня взобрался на приступок мерлона. Думая, что это опять Ивашка, Щеголев, не оборачиваясь, сказал:

– Привез порох? Вот спасибо...

– Не порох я вам принес, а покушать. Ведь вы со вчерашнего дня ничего не ели.

Щеголев обмер, увидев Ваню. Он позвал Рыбакова, который сразу же занял место командира, прапорщик соскочил с мерлона.

– Ванюшка! Д-да как же ты сюда? Убить могут! Р-ради бога, уходи отсюда, – сказал он заикаясь от испуга за мальчика.

Но лицо того сияло восторгом, – видно было, что уходить он не собирается. Тогда прапорщик со злостью схватил корзину, которую ему передал Ваня.

– Если ты сейчас же не уйдешь, все выброшу в море.

– Я уйду, – пролепетал Ваня. – Только немножко побуду...

– Нельзя, Ванюшка! – твердо сказал прапорщик. – Окажи мне лучше услугу...

– Какую? – насторожился Ваня.

– Беги сейчас на бульвар, там находятся генерал Сакен и полковник Яновский. Передай, чтобы мне прислали пороху,— сказал он первое, что пришло ему в голову.

– Бегу! — закричал Ваня и быстро побежал по молу.

Желая отплатить ничтожной батарейке за конфуз, союзники сосредоточили на ней огонь почти всех фрегатов. Теперь грохот стал уже непрерывным. Ухо перестало различать отдельные выстрелы. На батарее царил кромешный ад, уцелеть в котором, казалось, нечего было и думать. Десятки снарядов падали в воду, рвались на молу. Две бомбы одновременно ударили в правый мерлон и разорвались. Оглушенные взрывом солдаты не сразу пришли в себя, и батарея пропустила очередной залп. Половины мерлона как не бывало. Снесло также несколько верхушек свай, еще торчавших из воды.

С батарей не видно было, что делалось на берегу: густой дым закрывал порт. Только огненные языки, мелькавшие в той стороне, где стояли корабли, показывали, что судьба их решена.

— Что делают, изверги! — возмущались солдаты.— Не могут взять, так портят, подлые!

Кончался третий час боя. Четыре пушки от частой стрельбы так раскалились, что люди стали бояться из них стрелять, но прапорщик не разрешил уменьшать огонь.

— На нас только и надежда! Нельзя допускать, чтобы неприятель видел нашу слабость. Он сразу поверит в свой успех... Надо держаться. Бог милостив, авось не разорвет пушки-то!

Против Шестой батареи теперь действовали триста пятьдесят тяжелых орудий неприятеля.

Большая бомба ударила в остатки правого мерлона, скользнула в сторону, раздробила платформу, зацепила пушку, перебила дубовый, окованный железом лафет, колесо, подъемный винт орудия и закрутилась рядом, выбрасывая искры и дым.