Высокая женщина, беззвучно переставляя ноги, плывя, словно призрак, приблизилась к Семь. Девушка сжала сверток ещё крепче, поток разжала, потом он едва не упал, и она его схватила и едва не приподняла — опустила. Заскрипела зубами… Женщина не замечала её волнений. Медленно, она зашла ей за спину и вытянула свои тощие, белые пальцы, столь непонятные и уродливые в сочетание с её лунным лицом, и зажала ими макушку Семь. Девушка к тому времени вся дрожала. Дрожь наполняла всё помещение. Дрожь была повсюду — дрожь отдавалась у Артура на языке.
Женщина закрепила Семь на месте и медленно приподняла свои руки, а вместе с ними всю макушку девушки, вскрывая ей голову, словно порезанный арбуз. И вдруг вихрь, грохот. Артур прищурился и напрягся.
Секунду спустя Семь была повернута, её сапфировый клинок врезался в руку женщины. Он углубился в неё немного и замер, — и только небольшой синий кусочек выпирал с другой стороны.
“Я… извини, я случайно, я… Не вполне могу…” Семь тяжело задышала и вырвала меч.
Женщина, не глядя на порез у себя на руке, совершенно незаметный, потому что из неё не пошла кровь, ответила: “Ничего”. Она повернулась к Артуру:
“Я могу её усмирить… Но мне придётся… напрячься”. Она задумалась и добавила: “Меня заметят”.
Артур понимающе кивнул.
Женщина продолжила, как будто его кивок был одной из её пауз: “Она может быть здесь, пока бьёт себя… Они проголодались”. Её саван весь зашуршал, как будто на ветру.
Но ветра не было.
Артур снова кивнул и обернулся к Семь. Девушка всё ещё виновато смотрела руку женщины, но взгляд юноши как будто разбудил её, она развернулась и кивнула, улыбнувшись своей обычной улыбкой, жалкой и печальной.
“Я скоро вернусь”. Сказал юноша и вышел, снова посматривая на часы. Дверь за ним сама собой закрылась
Семь и женщина остались наедине. Они молчали. Девушка помялась и вдруг стала резать своей палец, но голос остановил её:
“Не надо”. Сказала женщина.
Семь растерянно на неё взглянула.
“Я не ем мясо… И я ненавижу ложь”. В её едва приоткрытых бордовых глазах, за густыми туманами, мелькнула боль.
“Х-хорошо”. Семь кивнула, опуская голову.
“…Кто тебе нужен, он или оно?” Неожиданно спросила женщина, не сводя с неё глаз.
Семь покачала головой. Настало молчание.
“Давно…” Неожиданно женщина скривила улыбку.
“Я давно не чувствовала… такой сильный запах крови…” Сказала она.
Семь жалко оправдывалась: “Я часто себя режу”.
“Нет…” Женщина покачала головой.
“Ты пахнешь чужой кровью, последний дракон”.
Глаза Семь резко сузились.
“Значит ты… тот самый выродок?” Словно не замечая изменений, который происходили с девушкой, спросила женщина.
“…”
“Мы немного похожи… Немного, последний дракон…” Её улыбка стала неестественно широкой.
“Но мы разные. Я пожирала только чужих. А ты…”
Семь подняла на неё спокойный и холодный взгляд, он требовал молчания, но женщина продолжала, словно заведённая кукла:
“Убила всех своих…”
“Ты…”
“Замолкни”. Холодно произнесла Семь.
И одним взмахом вскрыла свой мозг.
100. Вырывай Глаз
100. Вырывай Глаз
Альфия скучала. Она не жаловалась, нет, как можно, но ей было скучно. Каждый день она сопровождала Марию и читала для неё, не понимая и даже не замечая слов, — Мария была не против. Она сама говорила, что когда читают с выражением, её внутреннее выражение наоборот теряется, в то время как на голос скучный и серый оно ложится очень легко.
Первое недолгое время девушка пыталась учить Альфию понимать свои строки. Но Альфия продемонстрировала, без особого труда, абсолютную глухоту к образам, слепоту слуха и удивительную способность запутаться в предложении длиной более десяти слов, так что теперь Мария воспринимала её просто как инструмент, который читает и временами выводит её погулять.
Альфия не жаловалась, нет.
Но ей было скучно.
В то же время она абсолютно пресекала любые мысли о том, что возможно… он может вернуться. Ведь она знала, как опасны бывают желания, и даже сейчас, лежа на полу — на кровать её не пускали — и вглядываясь в потолок, она боялась представлять себе его возвращение. А то сбудется. Когда она думала о нём, у неё дергался глаз. Лучше скука.
Такие мысли навели Альфию на детские воспоминания. Довольно недавние. В зимние холода она воображала себе знойное лето. Летняя жара заставляла её вздыхать по сугробам. Но потом случилась та самая зима, и Альфия решила никогда больше не мечтать о сугробах. Лето — всегда лучше. И теперь, даже в самую знойную жару, Альфия не говорила ни слово ненависти солнцу. Не то что бы у неё было с кем говорить…
В общем, Альфия была осторожна. Здравый разум в ней всегда брал верх над мимолётными желаниями. По крайней мере ей хотелось в это верить.
Меж тем потолок как-то отдалился, как на другом конце туннеля, и Альфию пробрала прохладная, колючая дрожь. Она недовольно хотя и вполне спокойно вздохнула, и достала из карманчика на своём цветочном платье — ещё на ней были шортики — флакон. Ребристый флакон, наполненный прозрачной жидкостью, налипавшей пузырьками на стеклянные стенки и сверкающий солнцем.