Правда фронтового разведчика

Смешно, но летом как бы прокатилась в машине времени, заглянула в будущее. В Питере, ты знаешь, бываю редко, хотя до города час электричкой, больше работаю на даче, времени жалко. Тема продвигается, несется дальше, надо спешить… довести ее до ума. Выезды преимущественно целевые — на выставку, к детям, друзьям, и достаточно редко.

Для тебя существовал другой Ленинград, Петербург. Ты бывал тут нечасто. А для меня он мой, с самого детства. И вот теперь, без тебя, вышла как-то из метро на «свою» Кирочную, где стоит моя школа, и пошла к «своему» Литейному. Улица та же, дома те же. Но лицо улицы — витрины, рекламы, асфальт, люди, ярко, броско одетые, шагающие энергично, независимо, и «божьи одуванчики», сохранившиеся после далекой уже блокады, после войны, задумчиво шествующие по тротуару. Они вписались в этот новый Ленинград — Петербург, он их не удивляет. А я, покинув город в 70-е, тут уже — из прошлого. Детство, студенчество — это так давно. И новый Петербург уже не мой, будущий для человека 50—60-х годов. Моя школа, дореволюционная гимназия, стала такой маленькой. Кирха, до войны ставшая кинотеатром «Спартак», зияет пустыми окнами после пожара. Дворики, где скакали в классики по сухому весеннему асфальту, пустынны. Вон там происходило то, а тут вот — это… десятки лет назад Литейный проспект — улица детства. Дом мой довоенный, старый, с двором-колодцем, рядом дворец с кариатидами, теперешним лекторием. Прогулки в Летний сад по Фонтанке, на которой всегда стояли баржи. На повороте к цирку, на пустыре у брандмауэра, был дровяной склад — базар с кубометрами сложенных плах. По черной лестнице дворник носил дрова для печек в комнатах и для плит на кухнях, которые топили редко. На коммунальной кухне жужжали примусы, светились керосинки нескольких семей. Из детства запомнились испуганные глаза мамы: дом прокуратуры, ночью кого-то «взяли». С довоенных лет помнится магазин, где продавали все для пчеловодов. Торгует медом и сегодня. А за ним «мой» детский сад.

Вроде все на месте, но Литейный — не мой. Рекламы, надписи на магазинах, наглые витрины с массой ненужных мне вещей, плакаты-растяжки над улицей, зовущие в магазины, на концерты. Господи, я же помню, как на мостовых меняли торцовые плахи на асфальт! Плахами долго топили печи, благо, были отлично просмолены. Помню извозчиков на дутых шинах и двуколки тележки, на которых утром развозили продукты по магазинам. И трамвай-«американку», и колонны автомашин с синими фонарями в дни финских событий. Оказывается, я — из прошлого века!

По всем меркам моего зрелого «вчера», из далеких 50-х, сегодня, за гранью 2000 года, я живу в будущем. Наверно, так оно и есть, если счет моим годам близок к концу восьмого десятка. Судьба пустила меня в это будущее. И мне здесь не очень нравится. И не потому, что оно не похоже на мое взрослое, интенсивное прошлое. И не потому, что человеку в возрасте свойственно сетовать и негативно оценивать настоящее, так непохожее на его прошлое, на трудности «вписывания» в это настоящее, то есть — будущее из их далекого прошлого. Что-то другое… В той же Москве — прогулялись с дочкой по новым архитектурным «шедеврам». Ты их не успел посмотреть. Багратионовский пешеходный мост в Сити — такое «купецкое» бахвальство: стекло, полированный металл, движущиеся тротуары. Асам Сити? Кичливо, безвкусно, подражательно. Или «кастрюлька» Дома музыки — архитектурные вопли. Бедную старую Москву затаптывают, то же самое пытаются делать и с Питером. Мне такое будущее не по душе, правнукам сочувствую, живой истории не увидят.

Так или иначе приходится вписываться в это новое настоящее — в новые темпы, в технические новинки, в круто меняющийся менталитет. Пока не отстаю. Но идет резкая деформация ценностных шкал во всех сферах — бытийных, морально-этических, эстетических. Люди становятся жестче, беспощаднее, особенно молодежь — с конкуренцией и всеми ее вывертами. Под ее напором отступают и соборность, взаимопомощь, почитание старших и многие другие ценности прошлой жизни.

Напор технических совершенствований, с одной стороны, повышает комфорт, удобства, но с другой — у человека отнимается право на радость труда, изобретений, приспособлений. Масса ненужных в принципе вещей заполняет бытовое пространство, а уж в пространстве торговли! И говорить нечего — столько ненужного, отвлекающего, порабощающего. Общество потребления и его стимуляция — покупай, покупай, выбрасывай, выбрасывай еще пригодное. Неуважение к затраченному труду людей, свалки, проблемы утилизации и т. п. Этакое предметное обжорство. Социальная булимия — так назвала бы я это явление в своей работе. Следствие ненасытной жадности — заработать, продав ненужное, и купить, купить, купить… Эта зараза, по-другому не сказать, пришла к нам извне, с запада. И главное — не во благо потребителю. Это как навороченный пылесос, пожирающий энергию, которую еще надо где-то получить, произвести, и уборка того же дома, условно говоря, веником и тряпкой — за то же время, с теми же физическими усилиями убирающего.