Правда и другая ложь

«Фрэнк Эллис» оказался рассудочным, сухим и довольно пресным триллером, хорошо и сжато написанным, с неплохо разработанными деталями, но ни в коем случае эту книгу нельзя было назвать романом века. Но даже не в этом дело. «Каждая фраза – это крепость». Эта надпись красовалась на клапане суперобложки «Фрэнка Эллиса». Миллионы людей купили и прочли книгу. С того момента у Фаша зубы стали ныть постоянно. Он не мог понять, как это бесчувственное чудовище могло самостоятельно сочинить бестселлер. Однако если роман написал не он, то кто? Что делал этот человек с момента бегства из приютского ГУЛАГа до выхода в свет его первого романа? Гисберт не смог нащупать след. Нигде не было никаких сведений об окончании учебного заведения, не нашлось ни одной строчки ни в одном литературном альманахе. Можно было предположить, что имя этого психопата обнаружится в картотеке судимостей, но и эта надежда не оправдалась. В картотеке не значилось имя Генри Хайдена. Он нигде не учился, не оставил никаких следов творческой деятельности, у него не было друзей или близких коллег по писательскому цеху. Может быть, раньше он печатался под псевдонимом? Если да, то под каким? Разве нет примеров скрытных писателей, которые прячут от публики свой жизненный путь? Но не таков был Генри Хайден. После своего бегства из приюта он нырнул в неведомые глубины, чтобы потом, спустя несколько десятков лет, вдруг подобно комете взлететь на литературный небосклон.

Гисберт начал розыск, стараясь не привлекать к себе внимания. Впрочем, он все делал так, особенно то, что касалось искусства. Мечта о писательской карьере давно канула в Лету. Он давно перестал рассылать рукописи по издательствам. Толкотня в переплетных мастерских осталась в прошлом, как и читки произведений литературным мастодонтам с пожелтевшими от никотина пальцами и крошками табака между зубами. Одиннадцать лет Фаш работал над романом о скитальцах каменного века. Получая из раза в раз стандартные отказы от издательств, Фаш наконец отказался от своего имени и взял псевдоним Трейвиса Форстера, учредив собственное издательство. Издательство, естественно, тотчас же обанкротилось. Шесть лет он существовал под дамокловым мечом ликвидаторов. Изданные, но никем не прочитанные экземпляры горами громоздились в его маленькой квартирке. В конечном счете он сдал их в макулатуру. После этого сожжения собственных книг Фаш покончил с писательством. Романы и пьесы так и остались в ящиках письменного стола. Он снова стал Гисбертом Фашем, вычеркнув из паспорта псевдоним Трейвиса Форстера. Все, баста.

Теперь Фаш снова работал преподавателем языка для иностранцев, по большей части африканцев. Он помогал им обустроиться на новом месте. Люди пересекали океаны на весельных шлюпках, чтобы убежать от засух, войн и бедности, но в сказочной стране с молочными реками в кисельных берегах они не могли остаться без диплома о знании языка. Работа Гисберта была важна и нужна, и он выполнял ее охотно и добросовестно. Это была действительно хорошая работа. Отдавая дань прежнему увлечению, он писал критические статьи на Амазоне. Они всегда были положительными, он не терпел отрицательные отзывы, считая их такими же неприличными, как чернота под ногтями. Критические статьи он писал под старым псевдонимом Трейвиса Форстера. Да, он скучал по прежним временам. Но все же, все же Фаш был недоволен собой.

Фаш ездил за Генри по всем европейским столицам, слушал его выступления на разнообразных симпозиумах, изучал немногочисленные интервью и анализировал все его цитаты. Много раз они стояли лицом к лицу друг к другу, но Генри его не узнавал. Удивительно, что у такого знатока человеческой природы была столь плохая память на лица.

Генри мог бы заполнять публикой огромные залы, но предпочитал встречаться с читателями в книжных магазинах. Фаш присутствовал на всех его выступлениях. В первых рядах сидели почти одни женщины. В большинстве своем это были дамы бальзаковского возраста – от тридцати до пятидесяти. Фаш видел, как они буквально приникали к губам Генри, ощущая щекочущую влагу между ног, позволяя словам великого писателя проникать в себя и делая вид, что пришли сюда из чисто культурных побуждений. Эти чтения были по сути большими оргиастическими празднествами, апофеозом интимной смазки.

Надо признать, это было сильнодействующее средство. Можно очень скупо и точно описать то, в чем Генри был силен. Когда он, в поношенных туфлях и твидовом пиджаке, читал отрывки из своих произведений, в его тоне сквозила усталость и безразличие, как у римского императора, равнодушно надевающего лавровый венок. Он читал без выражения, сухо, словно из излишней скромности, комкал фразу, будто боялся пропустить поезд, на котором сможет наконец уехать в свое писательское уединение. Бедный старый Генри, думалось в такие моменты Фашу, ты даже не выучился как следует читать.