Правда и Небыль

– Знал я одного коллекционера. Всем коллекционерам коллекционер. Коробочки старинные из-под чая собирал. Насобирал самую большую коллекцию в стране. Несколько тысяч коробочек. Квартира ими целиком была уставлена. Шкафы забиты. К нему с Мосфильма приезжали, чтобы посмотреть, как выглядели упаковки чая дореволюционных фабрик…

– Вот именно, – перебила Грачёва. – С Мосфильма приезжали. И ещё он наверняка был знаком и переписывался с другими коллекционерами. Менялся, хвастался. Для собирателя важно свою коллекцию демонстрировать. А краденое показывать нельзя. Никому.

– Я детектив читал английский, – вспомнил Юрьев. – Там коллекционер украл редкую марку, чтобы повысить стоимость своего экземпляра.

– Не наш случай, – раздражённо перебила музейщица. – «Небыль» – лучшая работа Апятова, и авторских копий нет. Хотя, конечно, шум вокруг кражи приведёт к тому, что цены на его холсты снова вырастут.

– Вполне себе мотив, – заметил банкир. – Особенно если у человека несколько малоизвестных вещей. Наброски там, варианты, маленькие полотна. Сейчас они не так уж и баснословно дорого стоят. А на пике ажиотажа можно, наверное, хорошо продать… С Гришей поговорю, – решил он. – Мстиславский этот рынок знает.

– Тогда зачем брать «Правду»? – спросила галерейщица. – Её вообще невозможно продать. Вы же знаете правила.

– Ненавижу эти условности, – признался Алексей Михайлович. – Как фотограф – ненавижу. Хотя логику понимаю.

– Или так, или никак, – пожала плечами Светлана Владимировна. – Рынок искусства основан на уникальности предметов искусства. Если уникальность отсутствует, её приходится создавать.

– Я, кстати, не помню, сколько осталось оригинальных отпечатков «Правды», – признался банкир.

– А я помню. Четыре. Один ваш. Другой – в частной коллекции в Германии. Третий пропал в Баку. Год назад владельца выбросили с балкона и разнесли квартиру. Искали ценности, – грустно усмехнулась она, – многое пропало, и фотография в том числе… Ну и четвёртый отпечаток – в Лиссабоне… – Тут у неё запиликал телефончик. – Да, слушаю, – сказала Грачёва в трубку. – Pronto! – повторила она по-итальянски. – Si… Cosi-cosi… No, tutto a posto… Che? Mi dispiace, ma non posso… Mi scusi, ma devo chiudere adesso. Pud richiamare pin tardi?.. D’accordo, la richiamo[1]. – Она нажала на «отбой». – Извините, партнёры. Позже перезвоню им. Так я о чём, – продолжила она, – я исходила из того, что покупателя на краденый товар не найдётся. А теперь поняла, что покупатель есть.

– И кто же? – заинтересовался Юрьев.

– Вы, – заявила директриса. – Не в смысле вы лично, а банк. Потому что репутационные потери от пропажи для вас крайне существенны. Только не говорите мне, что ваша организация не поддастся на шантаж и предпочтёт опозориться. Особенно если похитители выставят приемлемые условия. Скажем, миллион евро. Или два. Вы ведь заплатите?

– В таком случае, – подумав, произнёс банкир, – они или полные идиоты, или профессионалы высшей пробы.

– Почему? – вскинула брови Грачёва.

– Ну представьте себе, – начал Юрьев. – Допустим, мы согласимся. Предположим даже, похититель придумает надёжную схему обмена. И куда он пойдёт с чемоданом денег, которые мы обязательно пометим? Имея против себя полицию и крупнейшую в Европе банковскую группу? Я не думаю, что всё так просто. Давайте лучше пойдём взглянем на место преступления.

Хозяйка галереи и банкир спустились в главный зал, где застали Гоманькова и Сашу.

Юрьев познакомил хозяйку музея и сибиряка.

– Светлана Владимировна, это Саша, из Сибири, родственник моей жены. А это, Саша, Светлана Владимировна, директор музея и крёстная мать российских фотографов.

Грачёва благосклонно кивнула головой, ожидая продолжения. Сибиряк тем временем требовательно протянул руку. Галеристка приподняла бровь: такие манеры ей не импонировали. Всё же она, поколебавшись, вложила в его лапищу свою хрупкую ладошку. Саша с трудом наклонился, подтянул руку к своему лицу и смачно чмокнул её в запястье. Хозяйка музея рассмеялась. Здоровяк всё сделал неправильно, но выглядел очень искренне.

– И как вам выставка, Александр? – спросила она. – Скажите честно.

– Когда к тебе обращаются с просьбой «Скажите честно…», то с ужасом понимаешь, что сейчас, скорее всего, тебе придётся много врать… Но мне на самом деле было реально интересно, – оживился Саша. – Я вообще-то во всём вот в этом не очень разбираюсь, – признался он. – Ну не принято у нас такое. – Он покрутил пальцами в воздухе, изображая, видимо, «такое». – Но там мужик, монтажник, он мне всё доходчиво очень объяснил. Я, прям… удивился, – сказал он с едва заметной запинкой.

– И что же он объяснил? – заинтересовался Юрьев.

– Как картины вешать! Оказывается, целое дело. Освещение, во-первых, надо учитывать. Эти, как их… ну, ракурсы, чтобы бликов не было. Высота, опять же, интервалы… Даже табличку вешать с названием и то думать надо! – У сибиряка горели глаза, он был взволнован. – Он мне даже показал: смотри, вот так картину видно, а вот так – просто пятно тусклое. И точно! Эх! Чтоб я раньше знал!

– А в чём проблема? – спросил Гоманьков.