Правда истории. Гибель царской семьи

Об участии В. Н. Нетребина во внутренней охране, о встрече с ним после окончания гражданской войны, как отмечалось, сообщал Юровский¹⁴⁹. Признавал участие во внутренней охране и подробно описал его в письме в Уральский Истпарт сам В. Н. Нетребин¹⁵⁰. О студенте (учащемся) горного института (училища) рассказали в воспоминаниях Кабанов и Нетребин. К сожалению, его имя выяснить не удается. Итак, о трех и даже четырех русских во внутренней охране (если считать Никулина и студента) нам достоверно известно. Никулин и Нетребин были уральцами: первый — рабочим, второй — приказчиком. Кабанов —бывший солдат-гвардеец, а до того — крестьянин, заброшенный гражданской войной в Екатеринбург. Четвертый, местный студент, вероятно, был уральцем и по рождению. Нельзя игнорировать заявление Юровского, что, отправляясь исправлять должность коменданта в дом Ипатьева, он взял с собой не только Никулина, но и т. Иона. Он мог взять с собой Яна, то есть Я. М. Цельмса, тем более что в воспоминаниях 1922 г. он прямо говорит о латыше Цальмсе как о пулеметчике охраны, вероятно, на колокольне¹⁵¹. К вопросу о нем мы еще вернемся. Из нерусских (кроме латыша Цельмса, вхождение которого во внутреннюю охрану — большой вопрос) мы знаем по имени (безотносительно к внутренней охране) лишь Верхаша, кроме того известно о некоем написавшем письмо на родину Терезе («Терезочке») и о том, что среди военнопленных венгров мог быть их земляк-еврей. Одним словом, становится известным хоть что-то конкретное о нерусских охранниках. Сведения о двоих из них, видимо венграх, в словах Нетребина: «два латыша, один лет 30-ти, другой лет 22-х»¹⁵² и Кабанова: «четыре коренастых латыша, каждому около 35 лет, прослуживших в армии по 12 лет»¹⁵³. Здесь, видимо, также речь идет о нерусских, венграх(?). Учтем при этом, что воспоминания первого относятся к 1925 г., а второго — к первой половине 1960-х. Надо полагать, что не все венгры были такого зрелого возраста, как отмечал по прошествии многих десятилетий второй. В принципе точный количественный и персональный состав команды внутренней охраны ДОНа с 4 июля также может быть выяснен, но лишь в будущем, когда документы Уральской облчека и Уральского облисполкома совета будут рассекречены. Юровский в 1934 г. говорил: «...списки зарплаты охраны, как и др[угие] документы, должны были быть отправлены в областной архив, в период эвакуации, где весь архив, мне неизвестно»¹⁵⁴. Известно лишь, что архив руководящих органов области при эвакуации увезли в Пермь, затем в Вятку, из него потом мало что было возвращено в Екатеринбург; вероятно, все наиболее важное, секретное отправлено в Москву (а потом и почти все остальное отправлено туда же).

С приходом в ДОН новых начальствующих лиц и команды внутренней охраны, которые все были чекистами, прежняя внутренняя охрана из злоказовцев пополнила внешнюю. Произошло увеличение общей численности охраны до 86 человек. Она стала настолько многочисленной и выглядела еще внушительнее, чем была в действительности, что кое-кто из охранников и военных людей извне говорил о «батальоне» охраны. Данных о дальнейшем ее увеличении нет, а сокращение наружной части по разным причинам на какое-то количество могло быть. Об этом приходится говорить в связи с озадачивающими записями в заведенном Юровским «Журнале входящих бумаг», такими как «просьба отпустить табаку на 47 чел.» (в ту пору «смолили» махорку почти все красноармейцы; вряд ли целых три десятка охранников от нее отказывались); просьба к председателю облсовета «о выдаче денег 21.475 р. жалованья за 1 1/2 м-ца 40 человекам» (речь, конечно, шла лишь о внешней охране, внутренняя, новая, находилась в доме не полтора месяца, а лишь пару недель, да и получала деньги непосредственно в облчека)¹⁵⁵. Но в самый последний момент в дом Ипатьева были тайно введены новые люди. Поэтому называть общую численность охраны в 80 или за 80 (86) человек — значит быть близким к истине.