Правда, которую мы сжигаем

Здесь всегда воняет стерилизатором, резкими запахами спиртовых салфеток и латексными перчатками. Меня это больше всего бесит, это единственное, к чему я не могу привыкнуть.

В зале сегодня шумно, что-то вроде хаотичности для места, предназначенного для душевного спокойствия.

Почти все мои коллеги-пациенты более опасны для себя, чем для кого-либо еще. Представление о том, что психическое заболевание является предупредительным признаком психотического поведения, было мифом, развенчанным много лет назад. Я читала об этом, когда впервые попала сюда. Я читала о многих вещах, о которых никогда не думала, что буду читать с тех пор, как покинула внешний мир.

Однако бывают случаи, когда некоторые треморы или галлюцинации выходят из-под контроля. Обычно всегда, когда у одного человека плохой день, это вызывает тревогу у всех вокруг.

Я слышу, как Гарри Холлмарк в своей комнате постоянно напевает Шалтая-Болтая. Он получил свое имя по той же причине, по которой женщины плачут на своих диванах во время Рождества — он любит фильмы Hallmark.

Один пациент стучит в дверь, требуя принять душ; другой ругается с медсестрой из-за того, что ЦРУ (уентральное разведывательное управление. — Прим. ред.) наблюдает за ним по рациям, сломанным рациям, у которых даже нет антенн, заметьте.

Этим утром Рейган в 3Б молчит, спит после успокоительного, которым ее накачали прошлой ночью. Некоторые люди никогда не учатся, и она одна из них. Она здесь дольше, чем я, и каждую ночь я слышу ее крики.

Леденящие кровь.

От них у меня болят зубы.

Я ворочусь в бессонном состоянии, прикрывая уши тонкой простыней, ожидая, пока ночная медсестра придет на смену и вырубит ее лекарствами.

Это худший побочный эффект от лекарств.

Бессонница.

Кошмары.

Лежу без сна, слушая крики, вопли и зная, что мне здесь не место.

Пробираемся в столовую, где из кухни льется запах корицы.

Круглые столы, декорации в оттенках серого и пожилой джентльмен, чье инвалидное кресло припарковано у единственного окна.

Его зовут Эддисон, и у него шизофрения.

Его не лечили до тех пор, пока ему не исполнилось тридцать, а теперь они держат его в таком состоянии, что его мозг даже не может составить полных предложений. Бывают редкие моменты, когда он ничем не отличается от меня, но большую часть времени он сидит молча, застряв в своей голове.

Иногда мне нравится думать, что там лучше, что он счастлив и не заперт в учреждении, но я знаю, что это неправда.

Я разговаривала с ним однажды, и в том единственном разговоре я поклялась, что никогда больше не скажу «шизофрения», — даже если это будет шутка.

— Пип.

Душевная травма вонзает свои когти в мое сердце.

С моими рутинными паническими атаками это постепенное погружение в разные водоемы. Иногда это озеро; в других случаях это океан. В последнее время чаще всего меня поглощает чернильно-черная жижа, поедающая меня по кусочкам, пока я не исчезну под ней.

Это совсем не постепенно.

Я чувствую на себе ее липкие руки как раз перед тем, как она полностью засунет меня под поверхность. Резкая вода, которую вдыхают мои легкие, застает меня врасплох, настолько, что у меня начинают слезиться глаза.

Рядом друг с другом через комнату от меня сидят двое мужчин, которых я ненавижу больше всего в этом мире.

Два лица, которые я никогда больше не хотела видеть, два лица, которые я хочу стереть с лица этой гребаной планеты.

Я злюсь, что они даже сейчас могут дышать кислородом.

Один из них встает, шагая немного ближе, так что, когда он протягивает руку вперед, его указательный палец с классным кольцом вокруг него закручивает прядь моих волос.

— Что ты сделал со своими волосами, Пип? — его лицо наполнено печалью, и я знаю, это потому, что он действительно заботится об этом. Я помню, как сильно ему нравились мои волосы.

— Я украла ножницы для перевязок из аптечки и отрезала их до того, как дежурная медсестра ввела мне снотворное, — говорю я, глядя пустым взглядом. — А если ты не уберешь от меня руку, я откушу тебе палец начисто.

Кейн Маккей был тем, кого некоторые могли бы счесть благородным парнем. Когда-то он был офицером из маленького городка в Пондероз Спрингс, а потом дослужился до ФБР. Все здесь не могли бы быть более гордыми, но день, когда он ушел на тренировку, был подобен пробуждению от трехлетнего кошмара.

Сон, который я не могла контролировать. Я полностью осознавала, что застрял внутри и ничего не могла сделать, чтобы проснуться.

— Ты стала взрослее, — выдыхает он, заставляя меня чувствовать себя склизкой внутри. Наверное, думает, что я шучу насчет того, что зубами оторвал ему палец. Чего он не знает, так это того, что это не самое безумное дерьмо, которое я здесь видел. Это был бы еще один день в психиатрической больнице Монарха.

Я прикасаюсь языком к внутренней стороне щеки, замечая, что годы начали старить его лицо. Большинство женщин, которые его не знают, назвали бы его красивым в рубашке с расстегнутыми пуговицами, аккуратно завязанном галстуке и слаксах.

Большинство женщин не знают, что он вообще не любит женщин или мужчин.