Правда, которую мы сжигаем

Все, что я мог представить, это вырвать его язык прямо изо рта за то, что он даже подумал о Сайласе или Роуз. Я никогда раньше не практиковал самоконтроль, и было почти невозможно уйти, не взорвав бензоколонку с ним внутри.

Это была вишенка на дерьмовом торте.

Я больше не могу этого терпеть.

Я не могу больше ждать.

— Я понимаю. Я знаю, что ты чувствуешь, — бормочет он. — Я тоже скучаю по ней. Я знаю, кажется, что мы ничего не делаем и просто позволяем этому куску дерьма беззаботно разгуливать, но у нас будет время. Его время придет, я обещаю тебе, Рук.

За те годы, что я знала Алистера, он ни разу не нарушил данного мне обещания. Всегда.

Даже когда я подходил к нему и просил его сильно надавить на меня на ринге, когда мы спарринговали. Первые несколько раз на матах я мог сказать, что он относился ко мне полегче, а я этого не хотел.

Мне это было не нужно.

И он был первым, кто это заметил. Тот, кто знал, что мне нужно, это боль и наказание, чтобы пережить дни. Особенно сейчас, неважно, сколько ударов я принимаю, мне не остановить постоянное чувство вины, которое переполняет мой организм каждый момент, когда я жив, а она нет.

Алистер, кажется, всегда знает, что кому нужно.

Но чего он не знает, так это того, что кто-то, кто должен был остаться мертвым и похороненным, только что воскрес — прямо вошёл на мой урок латыни со своими клубничными волосами и веснушками, посыпанными корицей, выглядя на десять фунтов легче и на двадцать раз смертоноснее.

У нее здесь ничего нет, так что вопрос в том, какого хрена она вернулась? Я знал, что ее поместили в психиатрическую больницу «Монарх» не то чтобы меня это волновало, просто это то, о чем все говорили в первое время. Но если ее выпустили, какого черта она вернулась сюда?

Разве она не должна быть сейчас в Лос-Анджелесе?

Почему, черт возьми, она не могла просто уехать?

— Вы двое когда-нибудь ладили? — вмешивается Тэтчер.

Я кладу руки ему на грудь, прижимаюсь к нему, и он соскальзывает с моего тела. Он протягивает мне руку, и я беру ее, позволяя ему помочь мне подняться. Мы часто проверяем друг друга, больше, чем другие ребята.

Наши эмоции слишком сильны, наша кровь слишком горяча.

Сайлас и Тэтчер легко могут скрывать свои эмоции. Черт, Тэтч их даже не чувствует.

Алистер и я, мы живем в гневе. В ощущении. Мы используем их для топлива.

— Не совсем, но это работает, — говорю я. — Извини, — обращаюсь я к Али.

Он замахивается на меня раскрытой ладонью, ударяя по голове.

— Никогда больше не говори так о Браяре. Ты ей на самом деле начинаешь нравиться.

— В отличие от кого? Меня?

Мы оба смотрим на Тэтчера, который имеет наглость прикидываться тупицей, когда знает, что Браяр Лоуэлл терпеть его не может, и по какой-то причине он без проблем следит за тем, чтобы так и продолжалось.

Я слышу приближающиеся шаги позади меня, уже зная, кто это, еще до того, как он появляется в моем периферийном зрении.

Сайлас стоит, уставившись на стул к востоку от костровой ямы, тот самый, на котором он обычно сидел с Розмари на коленях. Его руки засунуты в карманы, он рассеянно смотрит в пространство. Я бы сказал, что отдал бы все, чтобы узнать, о чем он думает, но мы все понимаем.

Всегда она.

— Эй, мужик, — окликаю я его. — Ты был с родителями?

Именно тогда он обращает свое внимание на нас, стягивая с головы капюшон и обнажая свою голову.

— Ага.

— Все еще пытаются подкупить тебя и увезти отсюда?

— Никогда не останавливаются. После Роуз стало только хуже.

Я знаю, что они любят его, особенно его отец, но ему не нужно уезжать. Ему даже не нужна поддержка. Ему просто нужно, чтобы они поняли, что он сейчас никуда не денется, и приняли это. Постоянные придирки по поводу того, что он переходит в другой штат или школу, только усугубляют ситуацию.

Только больнее ему. Он знает, что рано или поздно ему придется покинуть Пондероз Спрингс, но сейчас это похоже на то, как если бы он оставил ее. Учитывая, что он не может передвинуть ее могилу вместе с ним — поверьте мне, он попытается это сделать — она останется здесь, пока он будет двигаться дальше.

Это последнее, чего он хочет сейчас. Он не готов к этому.

Никто не готов.

— Хорошо, Бог Огня, дай нам немного света, — Тэтчер настаивает, садясь обратно теперь, когда страсти улеглись.

Я киваю, делая глубокий вдох. Я иду к куче дров, которые сложил, используя жидкость для зажигалок и спичку изо рта, чтобы разжечь пламя. Наблюдение за тем, как пламя поднимается выше, успокаивает боль внутри меня, даже если это всего на несколько секунд.

Откинув голову назад, я позволяю огню нагревать мою кожу, вдыхая густой дым, который поднимается из ямы. Стоя так близко, я чувствую, как маленькие угольки потрескивают о него, маленькие бензиновые поцелуи у моей груди, от которых у меня сгибаются пальцы на ногах.

Мы все четверо занимаем свои места и молчим.

Нам не нужно говорить — у нас никогда не было необходимости. Мы появляемся здесь не для того, чтобы поболтать о наших днях или поговорить о парикмахерских сплетнях.

Мы приходим сюда, чтобы существовать.