Правда о 1937 годе. Кто развязал «большой террор»?

Любопытно, что после войны некоторые черты западника проявил Молотов, которого уж никак не упрекнешь в низкопоклонстве. Осенью 1945 года, когда Сталин был в отпуске (два месяца) и оправлялся от инсульта, Мистер Нет, фактически выполнявший обязанности руководителя страны, сделал ряд шагов навстречу западным странам. Он разрешил полностью опубликовать речь У. Черчилля. И хотя она содержала множество комплиментов в адрес Сталина, сам вождь счел публикацию низкопоклонством и проявлением зависимости от мнения Запада.

Еще более резко он отреагировал на то, что Молотов разрешил западным корреспондентам снять любые цензурные ограничения на материалы, отправляемые из Москвы. После этого западная пресса моментально провозгласила Молотова преемником вождя. Своеволие наркома иностранных дел страшно разозлило Сталина. Гнев вождя вызвало и то, что Молотов в обход Потсдамских договоренностей разрешил Франции и Китаю участвовать в обсуждении послевоенных мирных договоров. Таково было требование западных союзников, и Молотов ему фактически подчинился.

Теперь отношения между старыми друзьями были безнадежно испорчены. «Я убедился в том, — писал Сталин в Политбюро, — что Молотов не очень дорожит интересами государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов: я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем». На XIX съезде партии вождь подверг Молотова (и Микояна) довольно-таки резкой критике за капитулянтство в отношении США: «Вообще Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда под большим впечатлением от мощи американской экономики. Я знаю, что и Молотов, и Микоян — храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей силы, какую видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали директиву нашему послу в Вашингтоне с серьезными уступками американцам в предстоящих переговорах».

Но, вне сомнений, и Сталин, и Молотов западниками не были. Просто они выступали за хорошие и взаимовыгодные отношения с западными демократиями. И могли терпимо относиться к западникам. Тогда, конечно, когда сами западники не занимались шпионажем и заговорами.

Кто был прав?

В заключение не могу не затронуть «германский вопрос». Мы увидели наличие в советской элите сильнейших антигерманских и одновременно «проантантовских» настроений. У многих читателей неизбежно возникнет вопрос: «А может быть, как раз позиция Литвинова и была наиболее верной? Ведь именно с гитлеровской Германией мы в 1941–1945 годах вели столь страшную, столь ожесточенную войну?» Но ведь в том-то и дело, что Сталин отлично осознавал весь ужас грядущего противостояния с мощной военно-политической машиной Третьего рейха. И он желал по возможности избежать его (программа-максимум) или, на худой конец, оттянуть (программа-минимум).

Последнее желание ему удалось осуществить — война началась не в 1936-м и не в 1939 году, а в 1941-м. А послушай вождь литвиновых и бухариных, прикрепи он СССР намертво к антифашизму и антигерманизму, и война стала бы неизбежной уже в первой половине 30-х годов. При этом реальной помощи от западных демократий наша страна не получила бы — Англия и Франция воевать не хотели (как показали события Второй мировой, правильно не хотели, ибо не умели). Сталин согласился на сближение с ними главным образом для того, чтобы избежать полной изоляции России или, что самое ужасное, образования единого антисоветского фронта. С западных демократий, в случае чего, нужно было попытаться получить хотя бы клок шерсти — продовольственную и технологическую поддержку.

Оттянуть войну любой ценой, используя для этого тайные переговоры с Германией, — это было главной внешнеполитической национальной задачей России и ее вождя Сталина. Без этих переговоров, без отказа от однозначного, идейно ангажированного антифашизма нельзя было подготовить почву для соглашения с Германией. Альтернатива была бы одна — раннее начало войны. И в этом случае мы проиграли бы ее со стопроцентной вероятностью. Вспомним, насколько «блестяще» обстояли дела в РККА в 20–30-е годы.

А возможен ли был долгосрочный союз с Германией, означающий мир для нашей страны на многие годы? Сталин ведь явно рассчитывал на это. Так, может быть, его все-таки стоит упрекнуть в утопизме? Как мне представляется, реальная возможность долгосрочного союза существовала. Другое дело, что она не была реализована. Но мало ли какие возможности не удается реализовать в политике. Это еще не говорит о несостоятельности самих политиков.