Правда о допетровской Руси

«Умилостивляли» народ довольно примитивно: стрельцов кормили и поили по приказу царя за казенный счет; тесть царя, Илья Милославский, несколько дней угощал в своем доме выборных людей от тяглого люда Москвы. Служилым повысили оклады, хотя с самого начала было ясно — денег для этого нет (через 14 лет они опять восстанут). «Отощавшим вконец» помещикам прирезали землю. А на место убитых и их приспешников спешно назначили других людей, слывших «добрыми».

В какой-то степени восстание заставило ускорить созыв собора для принятия законов: слишком становилось очевидно, что без кодекса законов Московия больше не может и что злоупотребления, помимо всего прочего, вызваны и дефицитом писаного права. Патриарх Никон вообще заявлял, что собор собирали «боязни ради и междуусобия от всех черных людей, а не истинные правды ради», но это уж наверняка сильнейшее преувеличение.

А дальше, в июне 1648 года, происходит еще одно деяние, о котором трудно судить однозначно: Петра Тихоновича Траханиотова захватывают возле самого Троице-Сергиева монастыря, где он надеялся спастись, водят в колодках на шее по городу и, наконец, обезглавливают. Вероятно, он этого вполне заслуживал, но трудно отказаться от мысли — правительство ведь просто выступило в роли исполнителей народного самосуда. Что, если бы 1 июня все кончилось миром и не «всколыбалася чернь на бояр», не было бы восстания 2 июня?

И еще один вопрос: откуда и когда, собственно говоря, бежал Траханиотов из Москвы? Из собственного дома 2 июня, когда начался погром? Или из царского дворца, когда народ послушался царя и разошелся? Дело в том, что именно из царского дворца бежал (или был отправлен царем?) боярин Морозов, держа путь в Кириллово-Белозерский монастырь.

Если Траханиотов бежал из дома, то еще можно поверить, что его и впрямь искали. И тогда получается, правда, что Траханиотова искали в то самое время, когда Морозова прятали… Но если они оба — Траханиотов и Морозов — бежали из дворца в разные монастыри, тут поведение царя получает особенно неприятный оттенок: выходит, что одного из слуг, любимого, он отправляет спасаться. А другого, постылого слугу, заранее предназначает в качестве жертвы…

Царь же во время крестного хода, когда сердца подданных размягчены, обращается к народу с речью. Текст ее С. М. Соловьев передает следующим образом: «Очень я жалел, узнав о бесчинствах Плещеева и Траханиотова, сделанных моим именем, но против моей воли; на их места определены теперь люди честные и приятные народу, которые будут чинить расправу без посулов и всем одинаково, за чем я сам буду строго смотреть». Царь обещал также снижение цены на соль и уничтожение монополий. Народ бил челом на милость; царь продолжил: «Я обещал выдать вам Морозова и должен признаться, что не могу его совершенно оправдать, но не могу решиться и осудить его: это человек мне дорогой, муж сестры царицыной, и выдать его на смерть будет мне очень тяжко». При этих словах слезы покатились из глаз царя; народ закричал: «Да здравствует государь на многая лета! Да будет воля Божия и Государева!» По другим известиям, сделано было так, чтобы сам народ просил о возвращении Морозова.

Есть и еще одна версия: что Морозов сидел во дворце, под охраной царя, его брата и немцев как раз до этой идиллической сцены: пока не улеглись страсти, пока царь не вымолил ему жизнь, а потом уж бежал на Белоозеро. Какая версия верна — не знаю, но все они друг друга стоят. В любой версии — на редкость отвратительная история.

Боярин Морозов и правда скрывался в Белозерском монастыре, который царь официально определил ему как место ссылки. Царь очень заботился о том, чтобы с Борисом Ивановичем ничего худого не приключилось, и 6 августа прислал в Кириллово-Белозерский монастырь грамоту: «Ведомо нам учинилось, что у вас в Кирилловом монастыре в Успеньев день (Успенье Пресвятой Богородицы отмечается 28 августа) бывает съезд большой из многих городов всяким людям; а по нашему указу теперь у вас в Кириллове боярин наш, Борис Иванович Морозов, и как эта наша грамота к вам придет, так вы бы нашего боярина, Бориса Иваныча, оберегали бы от всего дурного, и думали бы с ним накрепко, как бережнее — тут ли ему у вас в монастыре в ту ярмарку оставаться или в какое-нибудь другое место выехать. Лучше бы ему выехать, пока у вас будет ярмарка, а как ярмарка минуется, и он бы у вас был по-прежнему в монастыре до нашего указа; и непременно бы вам боярина нашего Бориса Ивановича уберечь; а если над ним сделается что-нибудь дурное, то вам за то быть от нас в великой опале».

Но и это показалось мало царю, и он вверху и сбоку, а частично между верхних строк приписал: «И вам бы сей грамоте верить и сделать бы, и уберечь от всякого дурна, с ним поговоря против сей грамоты, до отнут бы нихто не ведал хотя и выедет куда, а естли сведают, и я сведаю, и вам быть кажненым (то есть казненными. — А.Б.), а естли убережете его, так как и мне добро тем сделаете, и я вас пожалую так, чего от зачала света такой милости не видали; а грамотку сию покажите ему, приятелю моему».