Правда о допетровской Руси

Наверное, это было очень красочное, торжественное зрелище: целая процессия дьяков и подьячих, которые поднимаются на Лобное место для оглашения царского указа. На каждом из «государевых людей» кафтан, шапка, штаны, кушак, рубаха разного, и притом яркого, цвета. На боку, прицепленные к кушаку, чернильница, наглухо заткнутая плотно притертой пробкой, пенал с запасными перьями, второй пенал со свитками – оглашаемыми текстами. За голенищем – остро отточенный нож: не против супостатов, а опять же для сугубо мирных целей – в первую очередь для подрезания перьев.

У писцов и подьячих перья торчат еще и за ухом – если надо будет что-то записать, чтобы не было далеко лезть. По этой детали, торчащему за ухом перу, можно уверенно судить о ранге «приказного» – те, кто чином повыше, перьев за ухом не носят. В прекрасном романе Ч.П. Сноу «Коридоры власти» (само название стало нарицательным) описывается, что опытный человек сразу же отличал «простого клерка» от джентльмена-начальника: у клерка из нагрудного кармана должна торчать ручка – вдруг придется что-то записать. А у джентльмена там никак не может быть ручки, там торчит уголок белоснежного носового платка – ведь джентльмен сам не записывает, он позовет того, кто должен записать все необходимое.

…Так и на Руси XVII века сразу ясен был ранг того, кто шествует оглашать царскую волю, разворачивать свиток и «орать во всю Ивановскую».

Свитки хранили на полках, в хранилищах. Менее важные – без пеналов, но вообще-то старались прикрыть даже их. А уж важные документы – обязательно в пеналах, потому что во всех хранилищах непременно водились мыши. Клей, которым склеивались листы, делался из кости, вываривался из коровьих жил и для мышей, как видно, представлял немалую ценность. Мыши рукописи грызли, и от них свитки надо было спасать.

В пеналы с каким-то «делом» могли складывать все доносы, доклады и «пыточные речи» по этому делу. Складывали как есть, с бурыми пятнами крови и с записями типа: «А после встряски бормотнул невнятно, костями хрустел да затих», или «под кнутом орала “ох деточки мои”, потом задергалась и стихла». XVII век, простота нравов; жестокость, которую никто и не думает прятать.