Правда о Первой Мировой войне

Кучка юных заговорщиков искала и получила помощь от сербского тайного общества, известного под названием «Черная рука». Общество это состояло главным образом из армейских офицеров, образовавших группу, враждебно настроенную к гражданскому правительству Сербии. Слухи о заговоре как будто дошли до ушей министров, и на границу были посланы приказы перехватить заговорщиков. Но так как «охранители» – пограничная стража – также были членами «Черной руки», то меры предосторожности, естественно, не были приняты. Кажется, хотя наверняка утверждать нельзя, смутное предостережение было послано и в Вену. В чем не может быть уже никакого сомнения – это в поражающей беспечности австрийских властей при охране эрцгерцога и циничном равнодушии к несчастью с этим крайне непопулярным наследником престола. Потиорек, военный губернатор Боснии и будущий руководитель наступления против Сербии, даже если бы он был заговорщиком, не мог сделать большего для облегчения задачи убийцам. Поэтому трудно отказаться от подозрения, что он и был им.

Первая попытка покушения во время проезда эрцгерцога к городской ратуше сорвалась. Потиорек так неловко организовал возвращение, что автомобилю эрцгерцога пришлось остановиться… Раздались два выстрела, смертельно ранившие эрцгерцога и его морганатическую супругу, презираемую двором. Эрцгерцог умер в 11 часов утра.

Весть о преступлении вызвала ужас и возмущение во всех странах – за исключением Австрии и Сербии. Сербская пресса с трудом скрывала свою радость, еще меньше ее скрывала сербская общественность. Сербское правительство, измученное балканской войной и всей душой стремившееся к миру, чтобы закрепить за собой добычу этой войны, было вынуждено подать в отставку за одно только предложение произвести расследование убийства. Последствия необдуманной смены министерства в такое тяжелое время были роковыми.

Расследование, производившееся австрийской полицией, также велось спустя рукава. Через 24 часа Визнер, командированный Австрией для руководства следствием, донес, что хотя сербское общество и чиновники замешаны в этом деле, «нет доказательств участия в преступлении сербского правительства… Напротив, есть основание полагать, что оно стоит совершенно в стороне от этого покушения…».

Решение Австрии было быстрым, хотя долго избегали всякого внешнего проявления этого решения. Граф Берхтольд, министр иностранных дел, придавший оттенок элегантности жульническим замашкам, унаследованным от Эренталя, грациозно и с благодарностью схватился за возможность вернуть империи и себе потерянный престиж. Через день после убийства он объявил, что настало время раз и навсегда рассчитаться с Сербией за все – слова, которые Конраду фон Гетцендорфу[16] показались отголоском его собственных перманентных порывов к войне. Но Берхтольд встретил неожиданное препятствие в лице графа Тиссы, серьезно возражавшего против такого поворота дела, скорее с точки зрения целесообразности такого шага, чем с точки зрения его порядочности: «Вряд ли могут возникнуть затруднения при подыскании подходящего „казуса белли”, когда бы это ни потребовалось»! Конрад также разумно подходил к вопросу и заметил Берхтольду: «Мы должны прежде всего спросить Германию, захочет ли она поддержать нас при этом выступлении против России».

Берхтольду также не хотелось нарываться на отказ Германии – тем более что ему был памятен полученный им от нее два года тому назад отпор, сильно подорвавший его престиж. Поэтому престарелого императора заставили подписать меморандум, сопровождаемый личным письмом на имя кайзера.

Но кайзеру не надо было апелляций. Когда германский посол Чирский послал донесение о своей беседе с Бертхольдом 30 июня, сообщая, что он предостерег последнего от слишком поспешных шагов, кайзер нацарапал на полях донесения:

«Кто уполномочил его на это? Идиот! Это не его дело… Пусть Чирский соблаговолит прекратить эту бессмыслицу. Мы должны смести сербов с пути и сделать это немедленно».

Бедный Чирский! Хотя он сам был настроен более решительно, он не мог угнаться за «кувырканием» своего хозяина, к тому же он хорошо помнил высказанные два года тому назад слова хозяина, требовавшего от него большей сдержанности. Теперь, подыгрывая кайзеру, вопреки своим убеждениям, он думал выполнить желание государя. Каково же было его изумление, когда он убедился, что кайзер наигрывает уже в новую дудку. Как объяснить это? По всей вероятности, опасениями кайзера, что его вновь упрекнут в слабости, или характерным для него возмущением, что пролита царственная кровь, а, может быть, и более почетным доводом – его дружбой с убитым.