Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения

У всех нервы были до того напряжены, что некоторые из мужчин, увидев мужа живым, заплакали. Оказалось, что начальник эшелона генерал Витнивицкий, очевидно, до того был перепуган [тем], что матросы отказывались отплыть, если им не будут заплачены деньги вперед, что забыл, что деньги находятся уже на пароходе, и просил мужа съездить за ними в город в банк, хотя знал, что там уже орудуют большевики. Муж рассказал, что, приехав в банк с казначеем и оставив двух офицеров в автомобиле дожидаться его, муж попросил директора банка выдать казначею деньги под расписку, что тот и исполнил. Когда же они собирались уже выйти, то кругом банка стояли местные большевики, угрожая, что никого не выпустят и первому, кто покажется в дверях, пустят пулю в лоб.

Деньги пришлось оставить – за невозможностью взять их с собою – и директор банка провел их черным ходом в свою квартиру, где, накинув мужу штатское пальто поверх военного, вместе с сестрой присоединился к ним и все, выбежав на улицу через черный ход, помчались под выстрелами к пароходу пешком, так как офицеры с автомобилем, которые должны были дожидаться мужа, уехали, увидев, что банк окружен большевиками.

По дороге к пароходу лежало уже много убитых людей. Как только пароход стал отчаливать, большевики начали его обстреливать, прогремел один снаряд, а потом другой, взорвавшись недалеко от отходящего парохода. Паника на пароходе была ужасная, некоторые офицеры, не попавшие на пароход за неимением места, тут же стрелялись на берегу. Это был действительно какой-то ад. Небывалый для Юга мороз и шторм свирепствовали, и казалось, будто все дьявольские силы вышли на подмогу большевикам, и даже тогда, когда мы прибыли в Севастополь, то при спуске с парохода в сильнейшей давке были задавлены насмерть два человека.

В Севастополе мы остановились в гостинице, которую не отапливали за недостатком топлива, и дети чуть не замерзли в ней, когда я вышла к знакомым достать какие-нибудь теплые вещи для них и они уснули от холода и утомления. К счастью, пришли нас навестить наши знакомые, которые с трудом разбудили их и стали отогревать. На следующий день муж ушел по делам и решил уехать в Константинополь, так как больше ему здесь нечего было делать. Нужно было только найти пароход, уходящий в Константинополь, и для этого он снесся с одним английским адмиралом для переговоров о предоставлении ему с семьей и его подчиненным, тоже с семьями, какого-нибудь парохода. Адмирал пригласил к себе мужа на корабль и отдал приказание капитану английского грузового парохода «Мерседес» взять всех указанных мужем людей, числом в 25 человек, на пароход и доставить в Константинополь. На пароходе «Мерседес» всех мужчин и женщин поместили вместе в кают-компании, и только мне с моей дочерью предоставили отдельную маленькую каюту – как привилегию. Кормили нас хорошо, но через некоторое время капитан парохода, очевидно, желающий от нас избавиться, хотел высадить нас где-нибудь на азиатском берегу, и все время ходил к нам, и причитал, что «no more food, no more food» [«продовольствия больше нет»] у него на пароходе для нас.

Причалив к азиатскому берегу, где находилась Тузла и санитарный пункт для дезинфекции как вещей, так и людей, прибывающих из России, где свирепствовал тогда сыпной тиф, капитан парохода уговаривал нас собрать наши вещи, рассчитывая, очевидно, что, оставив нас на берегу, он сможет таким образом уйти без нас в море. Видно, заботы о нас и неудобства, сопряженные с занятием нами кают-компании, порядочно ему надоели. Но мы не поддались на его удочку и оставили более тяжелые вещи на пароходе, зная, что приказ английского адмирала капитану – «Мерседеса» был доставить нас в Константинополь. После длительного, утомительного в течение 20 дней плавания, так как «Мерседес» двигался черепашьим шагом и часто приставал то к одному берегу, то к другому, нагружая и выгружая уголь, мы сошли на турецкий берег в Тузле и были рады отмыться, наконец, от угольной пыли и с наслаждением, после долгого неупотребления ванны, принимали душ в турецкой бане, а добродушно улыбающиеся старые турчанки обмывали нас усердно и что-то рассказывали, чего мы никак не понимали. Курьезно было, но грустно для нас потерпевших от дезинфекции людей, когда и так ограниченное количество наших вещей возвращалось нам в сильно укороченном виде, в особенности кожаные куртки, рейтузы, пальто и оставленные в карманах перчатки превращались в какую-то одежду для детей или карликов и, конечно, совсем не годились уже для употребления.