Приехав в Петроград, я отправилась сейчас же к знакомым, у которых оставила сына. Оказалось, что к ним два раза ночью приходили с обыском, сын мой не спал совершенно и находился в очень нервном состоянии. Взяв его оттуда, отправились к другим знакомым, где было меньше шансов, что придут с обыском. Напившись у них кофе и оставив там сына, я должна была сейчас же отправиться обратно известить мужа, что председатель Думы Родзянко отдал приказ, чтобы все как военные, так и гражданские чины явились в Государственную думу в трехдневный срок. Я совершенно выбилась из сил, на ногах выступала кровь от ходьбы, всю дорогу с вокзала я шла пешком очень большое расстояние, но другого способа передвижения не было, все вымерло, кроме свистящих пуль, откуда-то проносившихся, и опять надо было совершить утомительное обратное путешествие на вокзал. Я думаю, что только чрезвычайно сильное напряжение нервов заставляло меня еще двигаться и проявлять какую-то энергию. Бесконечно долго плелась я обратно, еле передвигая ноги. Попадавшиеся солдаты предупреждали меня не идти по тому или иному направлению, где шла беспрерывная стрельба и лежали убитые, но я не могла свернуть с дороги - это намного удлинило бы мой путь и вряд ли у меня хватило бы сил добраться до вокзала; но все же я доплелась до него. К своему большому удивлению, я встретила на вокзале моего мужа и его помощника. Они мне страшно обрадовались и рассказали, что, сидя на даче, слышали из своей комнаты, как приходившие к сторожу его знакомые говорили, что по Павловску рыщут какие-то люди, ищут спекулянтов и убивают их. Так как муж и его помощник были в штатском платье, то их тоже могли принять за спекулянтов, и они решили лучше отправиться на вокзал, где и дожидаться меня. Известие, которое я привезла, о приказе Родзянко как раз пришлось на руку, чтобы отправиться в Петроград, где, они думали, налаживается уже какой-то порядок. Приехав туда, мы расстались с помощником мужа и пошли мимо Исаакиевского собора к знакомым, у которых находился наш сын. Пули так и свистели мимо самых ушей, и я инстинктивно закрывала свою голову муфтой. Застали сына в большом волнении: было уже поздно, а я, уходя, обещала ему вернуться засветло. Напившись чаю, муж в сопровождении нашего знакомого, который взял на всякий случай своего вестового, чтобы казалось, что они ведут арестованного, если им встретятся бесчинствующие солдаты, отправились в Думу. Вернувшись, он сообщил, что благополучно довел моего мужа до Государственной думы и сдал его караульному начальнику. Обыкновенно имена всех явившихся в Думу и там арестованных сейчас же газеты пропечатывали, но прошел день, два, три, а о муже не было ни слова. Я страшно волновалась и, не зная, что с ним приключилось, решила сама идти в Думу за справками. Никаких способов передвижения все еще не было, кроме своих ног, и люди толпами ходили по своим делам по мостовым. Примкнула и я к такой толпе, и так как мне почти не случалось ходить по Петрограду, а только ездить, и вообще я всегда плохо ориентировалась, то я не знала, как мне пройти к Таврическому дворцу, в котором помешалась Государственная дума. Рядом со мной шел какой-то офицер, и я обратилась к нему с просьбой указать мне дорогу. Он мне ответил, что сам отправляется туда и чтобы я следовала за ним. Обрадовавшись этому, я спросила его, не могу ли я как-нибудь попасть в само здание, и узнала, что он служит там и имеет пропускной билет. Набравшись храбрости, попросила его провести и меня по этому билету. Он мило ответил, чтоб я держалась его и, может быть, часовые пропустят меня заодно с ним. Так и вышло. Было два проверочных пункта, где стояли часовые и требовали пропускной билет, офицер показывал свой, а я проскальзывала вслед за ним. Таким образом, мы добрались до коридора, где офицер представился мне, назвав свою фамилию, которую я, к сожалению, при моем волнении, сейчас же забыла. От души поблагодарила его, и мы расстались, он пошел направо в какую-то комнату, а мне указал дверь налево, которая вела в зал Государственной думы, где находились в то время почти все члены ее.