Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Наверное, нет людей, не ощущавших страха на войне. Ощущая, может быть, впервые в жизни, этот всепоглощающий, наверное, даже животный страх оттого, что я один, никого нет рядом и, в случае чего, мне никто не поможет, я бросился на землю, укрытую плотным, утоптанным снегом. А разрывы снарядов или мин немецких не становились реже, и мой страх, казалось, куда-то постепенно забирался внутрь. Единственным моим желанием стало: «Ну, пусть, раз уж суждено, только сразу в меня, а не рядом. Пусть огромная, все раздирающая боль ворвется в меня, но ведь это только на мгновение». Однако именно эта мысль неожиданно успокоила меня, а чувство страха куда-то вовсе девалось, и я решил больше не дожидаться лежа своего конца. Да и, думаю, меня же ждет замкомбата и не подумает ли он, что я где-то прячусь от артналета, как трусливый кролик. Как будто какая-то внутренняя пружина подбросила меня, я вскочил и, не обращая внимания на вздымавшиеся то тут, то там фонтаны взрывов, побежал вперед.

И будто по мановению волшебной палочки, вдруг прекратились разрывы. От неожиданности я даже остановился, не веря, что весь этот кошмар закончился. Придя в себя, побежал дальше. И пока бежал, периодически переходя на ускоренный шаг, чувствовал, что все еще дрожащие мои нервишки постепенно перестают вибрировать, и я смогу спокойно доложить подполковнику о своем прибытии. Так и произошло: показавшийся мне вначале не очень приветливым, Кудряшов довольно тепло принял мой доклад, не преминул заметить, что мог бы и не спешить, а переждать эту вражескую канонаду. Ну а дальше пошел разговор о том, не хотел бы я перейти на штабную работу, хотя бы пока временно. То ли оттого, что я вот сейчас преодолел в себе неведомый мне ранее барьер страха, то ли от простого нежелания менять живое общение с такими необычными бойцами на бумажно-канцелярское, как мне подумалось, дело, я ответил, что если имею право отказаться, то не согласен. Совершенно неожиданно и даже вроде бы радуясь, подполковник одобрил мое решение, и я вернулся в свой окоп.

Понемногу знакомился и с командным составом батальона. Не переставал меня удивлять каким-то отеческим отношением к нам, командному составу и к штрафникам, наш комбат Осипов. Видимо, не зря и те, и другие между собой называли его «отец родной», а чаще просто «Батя».

На одном примере, ставшем нам известном, я сделал вывод и об удивительной сдержанности, и о высоком моральном духе, о советском патриотизме большинства воинов, не очень обласканных той же советской властью и оказавшихся в штрафбате. А вероятнее всего, это была закономерная реакция бойцов на атмосферу доверия и уважения к ним, считающимся преступниками, со стороны офицерского состава батальона.

Однажды, уже близко к Новому, 1944 году, из окопов на полевую кухню был направлен с термосом за горячим обедом один боец-переменник. Случилось так, что ему встретился другой штрафник, направлявшийся из штаба батальона в окопы с каким-то поручением. Так вот, «кухонный» (так назовем первого) говорит посыльному (так назовем второго): «Не хотел бы ты иметь хорошие трофейные золотые часы?» Тот подумал, что ему предлагают практиковавшийся на фронте обмен типа «махнем, не глядя», когда обмениваются вещами, не видя их, и кто из менял окажется в выгоде, покажет итог такого обмена. Поэтому он заявил инициатору, что у него нет ничего равноценного. Тогда «кухонный» предложил посыльному в обмен подарить ему пулю и разъяснил: «Я тебе часы, а ты мне прострели руку, и будем квиты». «Посыльный» снял с плеча автомат, а «кухонный», истолковав это движение как согласие на «обмен», поднял вверх руку. Тогда его визави, направив свой автомат в грудь желающему получить вожделенное ранение, сказал примерно следующее: «А теперь, сволочь продажная, такую твою мать… (и т. д., и т. п…) поднимай и вторую руку! Я тебе покажу, что таких б…, как ты, не так много среди нашего брата, как тебе кажется!»

И привел его прямо в штаб батальона к комбату Осипову. Тот, хотя практически и имел право даже расстрелять такого негодяя, отобрал у него те самые часы, хотя и не золотые. Тут же комбат вручил их «конвоиру», объявив ему благодарность. А этого, не состоявшегося членовредителя (так называли в армии «самострелов» и им подобных), под конвоем и в сопровождении уполномоченного Особого отдела (в просторечии – «особиста») отправил куда-то, то ли в трибунал, то ли в Особый отдел старшей инстанции. Какова дальнейшая судьба этого «менялы», я не знаю, но сомнений в этом ни у кого не возникало. Да и не в этом суть, а в том, на каких основах строились взаимоотношения между штрафниками, и неважно, в каких воинских званиях они были до того, как попали в штрафбат, из «окруженцев» или боевых офицеров.