Затем был Завидонов, который повел себя совсем по-другому: вокруг опытных футболистов начали плести интриги, нас обвиняли во всех смертных грехах. В этой обстановке, когда за три года у нас сменилось шесть тренеров, я чувствовал, что деградирую как футболист. Да и как человек тоже. Я стал терять чувство самоуважения. Мы пресытились друг другом, футболом, играли все хуже и хуже. Обычно, когда человеку 27 лет, для него это в футболе самый расцвет, а тут отсчет давно шел в обратную сторону. Бесконечные изменения в тренерском составе, нежелание отпускать игроков из команды — все это не могло пройти бесследно и накладывало глубокий отпечаток как на отношения, так и на игру. Я вам сейчас даже не смогу объяснить, почему окончательный провалу нас случился именно в 89-м. Для меня все эти годы — на одно лицо.
Я хотел не участвовать в интригах, а играть в футбол. Имел предложения из «Спартака», киевского «Динамо», «Днепра», — но меня никуда не отпускали. «Днепр» даже предлагал за меня 120 тысяч долларов — это один из первых случаев в СССР, когда за футболиста готовы были платить такие деньги. Но и тут не сложилось. Как и с французским «Гавром», который пригласил меня в 87-м году после турнира городов-побратимов. Прислали в «Зенит» письмо, но выяснилось, что уезжать мне, как всегда, рано — я же еще с чемпионских времен в команде был самый молодой. И даже отыграв в ней восемь сезонов, оставался «молодым».
А как я в ЦСКА не попал? Года четыре меня от армии скрывали как могли. То в больницу «Зенит» прятал, то в Сочи отправлял, то на базе скрывал так, что найти было невозможно. В военкомате был приказ меня любыми средствами достать, у людей звездочек на погонах из-за этого не прибавлялось. Моим родителям уже надоело, что к ним регулярно приезжали солдаты с автоматами.