Правда смертного часа. Посмертная судьба

Ведь сейчас пришло время решать такие задачи не только в связи с творчеством Высоцкого. Все эти старые мифы о том, какие замечательные и безупречные люди были Пушкин и Лермонтов, и как Николай I убил их на дуэли, переодеваясь то Дантесом, то Мартыновым… Эти мифы сейчас подвергаются основательной ревизии. Пришло время говорить, как это было на самом деле, собирая и публикуя самые разные версии. Я понимаю, на какой риск вы пошли, публикуя «Правду смертного часа» в то время, когда живы многие свидетели и участники этих событий. Но методологически я нахожу эту книгу абсолютно правильной. Приведены все свидетельства, все версии, а 5ар1еп(л за{ (умному достаточно), чтобы самому все проанализировать и понять… Сейчас нужны факты и факты, а от красивых концепций культура несет только убытки.

— В конце века дневники, воспоминания, письма — то есть, «человеческие документы» вызывают больший интерес, чем художественная литература. Вы согласны с этим?

— Эта тенденция конца века объясняется очень просто: природа как-то очень отдохнула на литературе 80-х—90-х годов. Смерть Высоцкого в 1980 году, смерть Трифонова в 1981 году— это две символические смерти. Два следующих десятилетия не были временем новаторства в литературе— в области творчества, природного творчества. Это были годы собирания культуры, поэтому повышенный интерес к факту, а не к вымыслу.

Но что мне нравится в нашем времени — люди вообще поумнели. Они не ждут сказочек о том, каким хорошим был Володя Высоцкий, как он всех любил и гладил по головке — они готовы принять правду такой, какая она есть… Мне нравится эта тенденция нашего времени: стремление к правде не идеологизированной, не приспособленной под какие-то концепции.

— А какова сейчас ситуация в авторской песне?

— Я стараюсь следить за самыми новыми бардами… Это высокообразованные, высококультурные поэты. И когда они печатают свои стихи на бумаге, к ним никаких претензий не возникает. А вот слушаешь новых бардов — в их песнях нет ошибок, а ведь ошибка иногда создает обаяние. Взять Кукина, Клячкина: у них и культуры, и образованности было гораздо меньше, но у них было обаяние неправильности, смелой трансформации языка.

— А кто останется, как говорил Чуковский, вместе с Высоцким, Окуджавой и Бродским?

— Что касается Бродского, то тут я придерживаюсь крамольных взглядов. Я не считаю вклад Бродского в русскую поэзию созидательным. Это, скорее, завершение каких-то общекультурных тенденций, — тупиковая линия, но не гениальная — без прорывов в космос, в запредел.

Много ведь есть замечательных поэтов… Возьмем знаменитую троицу — Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, которую вначале ценил и Высоцкий. Ведь не хватает книги о них, но если она будет написана, то захватит лишь узкий период. После того, как «смежили очи гении» (это сказал Самойлов) — Пастернак, Цветаева, Ахматова, — останутся три поэта, как ни странно, пришедшие из авторской песни: Окуджава, Высоцкий и Галич. Через их сравнение можно понять не только какие-то эстетические и поэтические процессы, но можно увидеть всю духовную жизнь России.

В последнее время мы немного ударились в эстетизм, в качество языка, но мало кто может сравниться с Окуджавой, Высоцким и Галичем по содержанию стиха. Существует еще и материал искусства, существуют идеи, осмысление времени. И мне кажется, что в истории русской поэзии 60-х—70-х годов — и далее везде — духовная жизнь Окуджавы, Высоцкого и Галича продолжается. И именно по этим поэтам можно понять, что с нами происходило и происходит.

— А кроме того, они оказывали нравственное воздействие на общество…

— Да, и эту давящую тяжесть им просто трудно было выдержать. Ведь нравственность— это не индульгенция на безгрешность, а прежде всего груз, тяжкий груз. Нравственным можно стать только одним способом — взвалив на себя чужие грехи, чужую трусость, низость, глупость. Это Высоцкий сделал с особенной смелостью, с особым риском, — вот в этом его нравственное воздействие. Потому что поучать: не будьте плохими, а будьте хорошими, — это может любой. А петь от имени плохих, да еще так, чтобы люди думали, что сам Высоцкий такой… Чтобы люди, слушая эти песни, становились лучше, становились людьми— это трудное воздействие. У Высоцкого это — от способности к перевоплощению, от огромного интереса к людям, к жизни, чего, к сожалению, у нынешней культурной поэзии нет.