Правда смертного часа. Посмертная судьба.

— Да. Но сейчас я понимаю, что когда написала «поэт, рожденный театром» — это неправда. Я не — знаю, как он родился как поэт, но с театром были сложные отношения. И не случайно от театра Володя отходил в последнее время. Так что это не так — «рожденный театром». Поэт, просто большой поэт.

— А первые спектакли?

— Первые? Это, конечно, Брехт, потом «Десять дней»… Было впечатление чего-то прочного и твердого, и что он держит это и от этого не отступит. Ощущение силы — оно так и осталось навсегда. Однажды Высоцкий был у нас дома, когда он что-то делал с Анатолием Васильевичем (Эфросом. — В. П.). Володя пришел к нам домой и Толя говорит ему, немного застенчиво: «Володя, а ты не можешь нам дать кассету с некоторыми своими песнями?» Володя сказал: «Анатолий Васильевич, да что кассета! Давайте я прямо у вас напою». — «Ну, здесь же Первая Брестская, здесь же ужасный шум!» — «Да я вам любую Брестскую перепою!» Но мы тогда как-то постеснялись это предложить, и такой пленки, к сожалению, не существует. Но вот что я еще заметила. Толя сказал, что ему нравятся некоторые песни — «серьёзные», как он выразился. Я заметила, что Володя это слушает, а у него так немножечко желваки ходят. (Вероятно, это было в 1976 году, когда А. В. Эфрос сделал на радио инсценировку романа Джека Лондона «Мартин Иден». Роль Идена исполнил В. Высоцкий. — В. П.)

И была работа над «Вишневым садом» — это было замечательно. На репетициях я не была — болела и жила тогда в Переделкино. Толя приезжал туда и рассказывал, как поразительно все изменилось, когда в спектакль пришел Высоцкий. Как он замечательно слушал, как он точно все делал. Вообще, я могу вам сказать, что работа Высоцкого с Эфросом — это совершенно отдельная глава, потому что это было прекрасно. Из всех актеров, которые работали у Толи, Володя, вероятно — идеальный случай, потому что было полное взаимопонимание. У Высоцкого был такой слух — не только музыкальный — а слух с большой буквы: мгновенное понимание любой мысли, любой трактовки. Это происходило чрезвычайно быстро. По-моему, как Володя играл в «Вишневом саде» — это лучшее, что у него было в театре.

— Как вы узнали о смерти Высоцкого?

— Узнала о смерти на прогоне спектакля Сергея Юрского. Он ставил Островского в Театре Моссовета. Мне сказали об этом — я не поверила. Я сказала Юрскому — он тоже не поверил: «Я это слышу уже не в первый раз». Но потом люди нас как-то убедили.

— А похороны?

— Я помню, как мы прошли Радищевскую, а люди расступались, пропускали нас… И Толя мне сказал: «Первый раз мне было не стыдно, что я работаю в театре».

Мне и сегодня трудно выговорить то слово, которое было у меня в голове, потому что это слово «праздник». Оно не имеет отношения к горю, но мы увидели громадное количество нормальных человеческих лиц — таких сосредоточенных и замечательных. Это, конечно, забыть невозможно!

— В восьмидесятых годах вы так много сделали для издания текстов Высоцкого, для увековечивания его памяти, а потом ушли. Почему?

— Почему? Вы знаете, я не могу ответить на этот вопрос. Меня просто вытолкнули обстоятельства, которые меня тогда двигали, и двигали в другую сторону.

— Но вначале все было так замечательно…