Правда сталинских репрессий

Но вернемся к «сюжету» с Корабельниковым. По-видимому, одна из причин (или даже главная причина) его появления в книге Разгона — попытка как бы «переложить» на него «вину» за 1937 год. Ведь в заключение своего рассказа о Корабельникове Разгон заявляет: "В моих глазах этот маленький и ничтожный человек… стоит неподалеку от главного его бога — от Сталина". А «обаятельный» Бокий, Паукер, Волович и т. п. — это, мол, скорее, «жертвы», зажатые, так сказать, между молотом и наковальней, между побуждающим их совершать насилие над «своими» всевластным генсеком и этим рядовым «энкавэдэшником», которому они (опять-таки "вынужденно"!) приказывают следить, производить обыски, арестовывать (хотя, как ясно из многих свидетельств, к «привилегированным» лицам посылали для ареста и обыска не каких-нибудь корабельниковых; так, согласно мемуарам супруги Бухарина, в её квартиру заявился сам "начальник следственного отдела НКВД", комиссар 3-го ранга — то есть генерал-лейтенант — Борис Берман, который в глазах Корабельникова был одним из «богов», а затем с ней общался — еще до её «встречи» с Андреем Свердловым — старший майор ГБ — то есть генерал-майор — Коган).

Что ж, может быть, Разгон с определенной точки зрения прав? Вот, мол, наверху вождь, диктатор, в конце концов, «царь», "самодержец" Сталин, внизу — "представители народа", рядовые корабельниковы, а посередине — разгоновский "клан",обреченный быть раздавленным сближающимися друг с другом «вождем» и «народом» (в восприятии Разгона "маленький и ничтожный человек" Корабельников оказывается в конце концов "неподалеку от Сталина").

* * *

Здесь перед нами предстает очень существенная и очень непростая проблема, заслуживающая самого внимательного рассмотрения. Необходимо только, не торопясь, увидеть и понять многосторонний смысл совершавшегося и лишь после этого сделать определенные выводы.

Говоря с крайним негодованием о наметившемся к концу 1930-х годов своего рода «сближении» тех, кого он называет "маленькими и ничтожными людьми", с верховной властью (ранее их отделял особый "слой"), Разгон, как уже сказано, в известной мере прав. Характерно, что видный деятель НКВД, генерал-лейтенант Павел Судоплатов (готовясь на рубеже 1980-1990-х годов к работе над данным своим сочинением, я разыскал этого, тогда мало кому известного (мемуары его были изданы в России только в 1996 году) «уцелевшего» деятеля НКВД-МГБ, и беседа с ним кое-что дпя меня прояснила), вспоминает, как он с некоторым даже удивлением воспринимал поведение нового главы (с ноября 1938 г.) своего наркомата:

"Берия часто был весьма груб в обращении с высокопоставленными чиновниками, но с рядовыми сотрудниками, как правило, разговаривал вежливо. Позднее мне пришлось убедиться, что руководители того времени позволяли себе грубость лишь по отношению к руководящему составу, а с простыми людьми члены Политбюро вели себя подчеркнуто вежливо".

И именно это изменение роли и положения "простых людей" было неприемлемо для Разгона и его круга. Так, в мемуарах другого сотрудника НКВД, К. Хенкина (племянника популярнейшего в 1930-х годах актера), который вообще во многом «перекликается» с Разгоном, с крайним негодованием говорится о постепенной замене «кадров» в «органах»: "…на место исчезнувших пришли другие. Деревенские гогочущие хамы. Мои друзья (по НКВД. — В.К.) называли их… "молотобойцы"…" То ли дело его, Хенкина, "высший начальник" — полковник ГБ "Михаил Борисович Маклярский, наблюдавший (! — В.К.) до войны за миром искусства" (с. 43): "Михаил (Исидор) Борисович был человек немного плутоватый, но вовсе не злой. Любящий отец и заботливый муж, неплохой, по советским понятиям, товарищ" (с. 103). Кстати, Хенкин, как и Разгон, стремится «умалить» свои «энкавэдэшные» заслуги ("Миша, — то есть Маклярский. — В.К., — давал мне мелкие поручения"), но его заверениям решительно противоречит тот факт, что ему была пожалована квартира в одном из немногих наиболее привилегированных московских домов — «высотном» на Котельнической набережной.

Следует учитывать, что Хенкин, в отличие от Разгона, в 1973 году эмигрировал "по израильской визе", хотя отнюдь не поселился на "исторической родине", а стал сотрудником пресловутой радиостанции «Свобода» (ранее он много лет выполнял те же функции во французской редакции московского контрпропагандистского радио; эта способность с успехом делать одно и то же дело и «здесь», и «там» по-своему замечательна…). В 1980-м мемуары Хенкина были опубликованы эмигрантским издательством «Посев», а в 1991-м переизданы в Москве.