Правда сталинских репрессий

Нельзя не учитывать, что Черчилль, со своей стороны, подтвердил сведения, сообщаемые в книге Лиддела Гарта. Он рассказал, как именно в 1937 году (см. выше) тогдашний германский посол в Лондоне Риббентроп (в феврале 1938-го он стал министром иностранных дел) пригласил его для беседы, главный смысл которой заключался в предложении, "чтобы Англия предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен лебенсраум, или жизненное пространство… Поэтому она вынуждена поглотить Польшу… Что касается Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения будущего существования германского рейха…".

"Выслушав все это, — продолжает Черчилль, — я сразу же выразил уверенность в том, что английское правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной Европе… Мы стояли перед картой, когда я сказал это. Риббентроп резко отвернулся от карты и потом сказал: "В таком случае война неизбежна. Иного выхода нет. Фюрер на это решился. Ничто его не остановит…" (с. 102).

Черчилль тогда (до мая 1940-го) не состоял в правительстве, и выраженная им «уверенность» в «несогласии» этого правительства с движением Германии на Восток была всецело безосновательной (что Черчилль, разумеется, понимал): до сентября 1939 года ("пакт" СССР с Германией был заключен 23 августа) Англия фактически соглашалась со всеми действиями Гитлера в восточном направлении, и потому какой-либо её союз с СССР был невозможен.

15 марта 1939 года Гитлер захватил Прагу. И, констатирует Черчилль, "18 марта русское правительство… несмотря на то, что перед ним захлопнули дверь… предложило созвать совещание шести держав" (с. 153) — имелись в виду, помимо трех «великих», Польша, Румыния и Турция, которым так или иначе угрожал Гитлер. Но и это предложение было отклонено.

Вместе с тем захват Праги вызвал даже и у Чемберлена острую тревогу; на очереди явно была Польша, с которой Великобританию связывал договор о взаимопомощи. И, продолжает Черчилль, "через две недели (31 марта) премьер-министр заявил в парламенте: "Я должен теперь сообщить палате, что… в случае любых действий, которые будут явно угрожать независимости Польши… правительство его величества будет считать себя обязанным сразу же оказать польскому правительству всю возможную поддержку" (с. 155–156).

Но это была, строго говоря, совершенно утопическая программа, ибо Великобритания не имела границ с Польшей. И 16 апреля 1939 года британский посол в Москве, по сути дела, впервые обратился к СССР с предложением о совместном противостоянии Германии в вопросе о Польше. В ответ Советское правительство, писал Черчилль, на следующий же день, 17 апреля, вновь "выдвинуло официальное предложение, текст которого не был опубликован, о создании единого фронта взаимопомощи между Великобританией, Францией и СССР. Эти три державы, если возможно, то с участием Польши, должны были также гарантировать неприкосновенность тех государств Центральной и Восточной Европы, которым угрожала германская агрессия. Не может быть сомнений в том, — резюмировал Черчилль, — что Англии и Франции следовало принять предложение России, провозгласить тройственный союз… Союз между Англией, Францией и Россией вызвал бы серьезную тревогу у Германии в 1939 году, и никто не может доказать, что… война не была бы предотвращена… Если бы по получении русского предложения Чемберлен ответил: "Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею", или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути… Вместо этого длилось молчание, пока готовились полумеры и благоразумные компромиссы… Для безопасности России требовалась совершенно иная внешняя политика… Россия должна была позаботиться о себе" (с. 162, 163, 165).

О самом «пакте» СССР с Германией, заключенном после долгих бесплодных попыток объединиться против Гитлера с Англией и Францией, Черчилль основательно писал: "Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав" (с. 179–180). Итак, Черчилль, который досконально знал весь ход дела, видел в «пакте» Сталина с Гитлером меру, "продиктованную обстоятельствами", и подчеркивал: "Если их (русских. — В.К.) политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной" (с, 180), то есть соответствующей реальному положению вещей, Из этого, в сущности, следует, что сам Черчилль, будь он на месте Сталина, поступил бы так же.

Словом, неожиданный «переворот» в политике не являл собой выражение индивидуальной воли Сталина, а был совершен под властным давлением реальной исторической ситуации (напомню, что я пока никак не оцениваю происшедшее, а только стремлюсь ответить на вопрос, почему был заключен пресловутый пакт).