Правда выше солнца (СИ)

Горгий откинул завесь в проходе, отчего пламя факела вскинулось и затрещало, брызнуло искрами. Акрион нырнул вслед за стражником в коридор. Фрески на стенах: Геракл спускается в Аид, укрощает Кербера, приводит чудовищного пса к Эврисфею, царю-трусу, царю-ничтожеству. Даже фрески другие. Помнится, коридор был светлым: сюда заглядывали пойманные системой зеркал солнечные лучи, играли на выписанном охрою Дионисовом шествии. Здесь кривлялись сатиры, плясали менады, хохотал бог неразбавленного вина Акрат, и во главе этого буйства вышагивал, пританцовывая, кудрявый Дионис Дифирамб, вечно юный, вечно прекрасный, в вечном божественном опьянении. Почему старые фрески закрасили? Не оттого ли, что их так любил отец? Или оттого, что мать Диониса звали – как и мать Акриона – Семелой?

Акриону послышались голоса. Не настоящие голоса: они, как и фрески, и Пелон, жили только в его памяти. Пели женщины и мужчины, взявшись за руки, почти голые, разомлевшие от вина. «Явись, Дионис благой, в храм высокий, в храм святой, ярый, с бычьею ногой, добрый бык, вечный бык!» Они шли, покачиваясь от выпитого, смеялись, махали ветками плюща, венки норовили соскользнуть с растрёпанных волос, тела блестели от масла, всем было жарко, весело и волшебно. О, как весело и волшебно было здесь! Почему теперь всё не так? Почему теперь тут черно и душно, и тихо, как в склепе?

Горгий остановился. За спиной возился Меней: почёсываясь, бренчал железом. Акрион разглядел дверь в беспокойных тенях, взбудораженных огнём факела.

– Здесь, – буркнул Горгий вполголоса. Стукнул несмело костяшкой в дверь. С почтением позвал:

– Госпожа! Тут юноша до тебя дело имеет. Прикажешь впустить?

Сердце Акриона провалилось куда-то в живот и там забухало, как молотом по песку: буфф, буфф, буфф...

– Впусти! – женский голос. Голос Семелы. Такой знакомый, что ноги ослабели, как у тряпичной куклы, и в голове помутилось. Представилось, что он опять маленький, сонный, утром щурится на свет. Мама наклоняется сверху в кроватку, целует. Сразу весь становишься счастливый оттого, что она рядом, и весь день будет замечательным, и вы поедете гулять к старому гроту, как она обещала...

Он шагнул через порог просторной комнаты. Здесь было светлее, чем в коридоре: лампы чуть рассеивали тьму – но никак не могли рассеять до конца, по углам горбились тени, и потолок терялся в дымной мгле. У единственной ярко освещённой стены на кушетках за трапезным столиком лежали две женщины. В траурных пеплосах, простоволосые. Акрион узнал их: Семела и Эвника. Мать и сестра.

– Кто это, Горгий?

– Пускай он сам скажет, госпожа.

Акрион сделал шаг вперёд.

– Владетельная Семела, я – твой сын, – произнёс он.

Мать молча глядела на него. Килик с недопитым вином покачивался в отставленной руке.

– Узнаёшь меня? – спросил Акрион, обмирая.

Семела неторопливо поставила чашу на стол. Легко подавшись сухим телом, села на ложе.

– Горгий, ты на старости лет совсем повредился умом. Мой сын мёртв. Возьми этого безумца под стражу и запри внизу в камере.

Акрион быстро огляделся. Горгий, опустив глаза, медлил, тянул нерешительно руку, будто возразить хотел. Меней топтался рядом, не зная, как быть.

Утро, поцелуй, обещание, старый грот.

– Мать, помнишь, мы ездили на Пситталию? – заговорил он торопливо. – Тот островок около Пирея. И там, когда гуляли в роще, вдруг налетела гроза. Загремел гром, рабыни визжать принялись, разбежались кто куда. Потом полил такой ливень, что руку протяни – не видать было... Ты меня прижала к себе, мы побежали наугад, вглубь рощи. Очутились перед гротом. Сухая такая пещера...

– Горгий! – резко бросила Семела. – Что стоишь?

Горгий закряхтел, взял Акриона за плечо. Меней нерешительно подступил ближе.

От стены послышался стук. Эвника уронила килик: он чудом не разбился, только подпрыгнул, ударившись об пол, и закружил по узорному терракоту. Эвника не стала искать обронённое, только смотрела на Акриона тёмными пятнами глаз.

– А в пещере были светляки! Много, несколько дюжин! Слетелись туда, наверное, тоже спасались от дождя! – выкрикнул Акрион, глядя в бесстрастное лицо матери. – Красивые, как звёзды! И я ещё сказал, что это Аполлон дал нам защиту… И свет. А ты смеялась и меня обнимала. И мы сидели там, пока не кончилась гроза. И решили никому не рассказывать, потому что это был наш грот. Наш секрет...

Горгий крепко обхватил его правую руку выше локтя. Меней повторил то же с левой.

– Подождите.

Это сказала Эвника. Семела чуть повернула к ней голову: не так, чтобы взглянуть, а чтобы лишь обозначить намерение взгляда.

Эвника поднялась с ложа. Неслышно ступая босиком, подошла к Акриону, встала близко. Она была ниже, чем он помнил – не та большая девочка из детства – но всё равно очень высокая, ростом почти с него. Сестра оглядывала лицо Акриона, словно искала что-то.

И нашла.

– Ты мне сказал про тот секрет, – тихо произнесла она.

Детская припухлость черт исчезла безвозвратно. Волосы были уложены по митиленской моде. Под пеплосом, перетянутая лентами, холмилась грудь. Но глаза остались те же: светлые, как у него самого, как у отца.