Правда выше солнца (СИ)

Лабораторный комплекс опоясывал склон горы Парнис пятью огромными белокаменными уступами. В нижнем, самом большом ярусе помещались кухни, кладовые, станция очистки воды и много чего другого – в том числе, странные, наглухо запертые комнаты, никогда на памяти Кадмила не отпиравшиеся. Второй этаж отвели под жреческие кельи, казармы охраны и общую спальню для рабов. Третий этаж занимали мастерские и лаборатории. На четвёртом был гимнастический зал, лазарет и взлётная площадка, рядом с которой устроил себе жильё Кадмил.

Ну, а пятый, верхний ярус безраздельно принадлежал самому почитаемому богу Эллады, известному среди людей как Аполлон, Дидимей, Пеан, Мусагет или Локсий.

Верней, тому, кто выдавал себя за самого почитаемого бога Эллады.

«Всё-таки есть в этом что-то нездоровое, – думал Кадмил, глядя под ноги, чтобы не споткнуться на крутых ступеньках. – Одевается, как эллин, требует на обед рыбу, сыр и оливки, пьёт разбавленное вино. Ну, такое ещё можно понять; в нашем климате хитон и хламис пользительней закрытых костюмов с Батима. Всё свободно, ветерком обдувает. Да и хиосское розовое с дельфийскими оливками – сочетание, вполне достойное богов. Но вот то, как он требует, чтобы к нему обращались «Локсий»... Похоже, и впрямь начал считать себя воплощением Аполлона. Впрочем, его на самом деле зовут похоже».

На четвёртом этаже было пусто и прохладно. В галерее между колоннами гулял ветерок, закатное солнце целовало оплетавшие стену виноградные листья. Расставленные через равные промежутки, светились розовым мрамором небольшие статуи – Клото, Лахесис и Атропос, три богини судьбы, что охраняли обитель Гермеса. Обитель Кадмила.

Стражники у двери в зарядную комнату гаркнули приветствие, склонились, в точности повторяя движения тех, у кабинета наверху. Кадмил коснулся замка, и дверь, узнав его, отворилась. Одновременно он почувствовал, как раздвигается невидимый барьер, с тем чтобы пропустить и вновь сомкнуться за спиной, отрезая дорогу любому, кто мог побеспокоить бога в его святилище.

Зарядная комната тонула в красноватом полумраке, в углах прятались тени, со стен помаргивали огоньки приборов. И только ложе было освещено «божественным светом», лампой-кристаллом под рубиновым полупрозрачным колпаком.

Кадмил обошёл вокруг ложа, ведя рукой по его поверхности, тёплой, тёмной, изумительно шершавой.

Оно казалось живым существом. Ждало, манило. В нём почти ощутимо пульсировала энергия пневмы – как кровь, как дыхание, как сама любовь.

Чёрный, чернее полночи, камень. Высотой в два локтя, длиной в мужской рост, ширины такой, чтобы, лёжа на нём, свободно распахнуть руки. Мельчайшая резьба по бокам: войны, походы, торжества, жертвы, чествования, союзы, раздоры, свадьбы, погребения, боги, люди, жрецы, дети, старцы, скелеты, рабы, цари, любовники, музыканты, хлеборобы, маги, кузнецы, горы, небеса, солнца, луны, ветры, копья, жезлы, чаши, монеты, звери, птицы, ящеры, повозки, храмы, башни, города, могилы, сады, моря, реки.

Сверху – неровная, грубая твердь, словно только что отколотая от материнской скалы.

И отполированное углубление в виде человеческого силуэта посередине.

Кадмил не знал, сколько тысяч лет кряду боги ложились на этот древний камень, питаясь сокрытой в нём силой. Но, как видно, достаточно для того, чтобы их тела оставили совокупный отпечаток, раз за разом делая его глубже и глаже. И сейчас была очередь Кадмила.

Он взял с полки песочные часы, перевернул. Опёрся ладонями на ложе, занёс ногу, возлёг. Закрыл глаза.

Приборы на стене издали хрустальный звон.

Пневма наполнила его до пределов. Звенящая радость, бесконечная сила, опьянение без дурмана, мудрость без ветхости. Мир простёрся от затылка до пяток, бесконечность сжалась под сердцем, звёздный свет прокатился по каждой жиле. Он был всем, и всё было им. Он летел, оседлав комету, держа в руке молнию, догоняя светила. Знал все стихи и книги, написанные и ждущие, когда их напишут. Слышал разом все лиры и кимвалы, все барабаны и флейты. Видел каждый восход и каждый закат от первого до последнего дня Земли. Беседовал с искуснейшими философами, ласкал самых нежных дев, пил молоко людской праматери. Становился ребёнком, юношей, отцом, патриархом, умирал и снова рождался. И всё было как во сне, но волшебней; как наяву, но явственней; как в мечтах, но прекрасней.

А потом он услышал, как в песочных часах упала последняя песчинка.

– Пора, – прошептал он, открыл глаза и с сожалением, нехотя поднялся с ложа. Ни одна кровать не была такой желанной, как эта жёсткая, неровная плита. Однако слишком долго впитывать пневму не стоило: тело Кадмила было устроено не совсем так, как тело Локсия, или Орсилоры, или Хальдер, или любого другого бога с Батима. Он не мог позволить себе того же, что могли они.